– Потанцуй со мной, Тиг О’Кейн! – проорал мужик и попытался положить ладони на симпатичные бедра Тига, но тот стряхнул его руки и сказал:

– Вали отсюда, старый тролль!

Однако мужик цеплялся к нему еще пару раз, и Тиг еще пару раз обозвал его троллем и прогнал от себя. Мужик наконец ушел, но его мигом сменила отвратная баба, – такая уродина, что могла приходиться троллю сестрой: те же дряблые руки, избыток подбородков и на голове хрен знает что.

– Вали отсюда, старая ведьма! – закричал Тиг, не дожидаясь, когда и она попросит потанцевать с ней, и отвернулся, и заспешил танцующей походкой на другой край танцпола.

Однако старая ведьма еще трижды отыскивала Тига: один раз в самой середке танцпола, другой – в баре и наконец – в очереди к мужской уборной. Стоит он там, в чужие дела не лезет, и вдруг – здрасьте вам – кто-то ему шею сзади щекочет. Обернулся и увидел все ту же бабищу.

– Эй, малыш, – сказала она. – Потанцевать не желаешь?

– Это ты меня трогала? – спросил Тиг.

– Может, я, может, не я, – отвечала она. – Не об этом речь. Вопрос не в том, а вот, не хочешь ли ты потанцевать со мной?

– Оставь меня в покое, – сказал Тиг. – Ты что, английского не понимаешь?

– Спрашиваю в последний раз, Тиг О’Кейн, – сказала женщина. – Станешь со мной танцевать?

– И за вермильон лет не стану, – ответил Тиг и легонько так оттолкнул ее, о чем сразу и пожалел, хотя она не то чтобы упала, а только отступила, спотыкаясь, на пару-тройку шагов.

– Это долгий срок, Тиг О’Кейн! – сказала старая ведьма и засмеялась, глядя ему в лицо, а Тиг удивился – откуда ей и мужику известно его имя? – он хоть принят в бой-бэнд, но прославиться-то еще не успел.

– Угробили мне вечер, – сообщил он толчку – и, видать, слишком громко сообщил, потому как из соседней кабинки послышалось: «И мне! И мне!» – и слова эти перемежались клекотанием рвоты.

– Мне сильнее, – сказал Тиг, понимая, впрочем, что зря он так разбрюзжался: лучше бы ему вернуться в зал и сделать вид, будто никакие ведьмы и тролли к нему не цеплялись, а весь нынешний вечер не был до этой минуты изгажен уродами и их наглыми выходками. Просто вернуться и потанцевать, – он и попробовал, да только душа у него к этому делу совсем не лежала: кайф-то ему обломали, да и коленца Тига, даже самые коронные, почему-то казались ему какими-то неродными. Как будто кто-то унылый, невзрачный и одинокий вселился в его тело и танцует сам собой. И он решил уйти домой в одиночку и послал семи друзьям смс-ки об этом, потому что они вечно отправляли ему сообщения – мы, дескать, уходим домой в одиночку, как будто он за них отвечает или должен волосы на себе рвать из-за того, что они вот уходят домой в одиночку, а он – ни фига.

Жил Тиг с отцом в большом доме у озера, вернее сказать, жил он совсем рядом с отцом в маленьком домике, стоявшем бок о бок с большим. Домик подарил ему на шестнадцатилетие отец, говоривший, что мальчику нужна независимость, но и присмотр тоже, вот он и подарил сыну домик, напичканный камерами, которые позволяли отцу наблюдать за Тигом, удостоверяясь в том, что тот не совершает ничего способного запятнать честь семьи. Можно было вызвать из дома водителя, но Тиг, взволнованный и удрученный паршиво сложившимся вечером, решил пройтись пешком, даром что путь был не близкий. Он любил ходить пешком, когда с ним приключалась какая-нибудь неприятность, потому что мог притворяться при этом, будто уходит от того, что ему досаждало. Ну и пошел от клуба по ярко освещенным улицам центра, потом по тускло освещенным тротуарам старого города и наконец – по темным аллеям отцова поместья, а жуткие мужик с бабой, испортившие ему вечер своими отвислыми задницами и загребущими лапами, уходили от него все дальше и дальше. Он почти и забыл о них, когда вышел на последний отрезок пути – в окружавшую дом апельсиновую рощу – и различил свет в отцовской комнате, мерцавший за деревьями. «Возможно, – подумал он, – отец почувствовал, что вечер у сына сложился из рук вон плохо, и ждет меня, намереваясь утешить».