– Искусствоведы, писатели, артисты! Тоже мне, богема! А на деле они – засранцы, мошенники и бездельники, – бурчал отец за баррикадой из бумажного полотна с квадратами типографской краски разного интенсива. – И куда ты устроишься работать? Думаешь, сможешь толкнуть ту синюю дрисню по красному фону богатеньким дебилам на Сотбис или Кристис? Или чью-то поделку в виде собачьих фекалий? Ха-ха! Удачи, счастливчик!

Эбби посещал художественную школу с шести лет и писал сам, тогда он мечтал о рисовании мультфильмов или комиксов, позже заинтересовался искусством более высокого полета во всей его классической и романтической красе, но только в осознанном возрасте решил заняться делом, которое сопутствует творческому процессу и не требует постоянного акта творения от тебя самого. Не секрет, но и ему доводилось сталкиваться с творческими кризисами, когда он, терзаемый муками и сомнениями, пялился на очередной пустой лист, уже сидя среди настоящей свалки скомканных эскизов. Ничего удивительного, с такой-то семейкой…

После восьми лет он поселился у дяди Бена; что пошло на пользу его личностному и творческому росту.

Но в воспоминаниях папаши это никак не закрепилось, вот он и критиковал Эбби и посмеивался над ним, а его понятие и принятие искусства ограничивалось развешанными постерами (еще и такими большими!) под стеклом в гостиной (Миссис Андерсон приобрела их по распродаже – только сегодня, по 9.99$ за штуку).

А “синяя дрисня” и приступы авангардизма – ну, с кем понос (буквальный и фигуральный) не случается? Насмотришься на переплетение капель Джексона Поллока и думаешь: “А я чем хуже?”, “И я так могу”. Но нет, испортить холст (и оказаться в выигрыше по всем фронтам) – недостаточно. Отнюдь. Дело ведь не в технике и ее воспроизведении, а в подаче идеи, в ее представлении, и, разумеется, в коммерции и поддержке меценатов.

Но Эбби особо не унывал, ведь, au bout du compte, никто из них не мог помыслить, как жизнь повернется, перевернется… или не сдвинется ни на дюйм с места. Взять хоть пример президента Рональда Рейгана, который начинал радиоведущим, далее его ждала карьера в кино, военная служба и затем большая политика. Эбби не претендовал на участие в кинопробах, как и в иных пробах на разительно отличающихся поприщах, а тем более не предавал себе значимости, влияющей на изменение мира к лучшему или худшему, ведь ему пока девятнадцать, а подобное навязывание (как и предопределение его судьбы) – не то чтобы раздражающе действует, но попросту нелепо, учитывая переменчивость не только неких производных, а вообще всего.

Как знать, как знать? – так часто говорят, и не зря. Строя большие планы, стоит учитывать, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды, но при этом ничего нового под луной, а жизнь бессмертна эстафетой поколений. Так что… все вроде бы меняется, а посмотришь ближе: так нет, мир скроен по-старому. Но только в масштабах чего: целой человеческой цивилизации или частного случая? И ты думаешь – принять ли гаснущее олимпийское пламя от твоих предков? Бросить ли его к ногам? Попытаться найти иной путь? Отказаться затем и от собственных поисков, отвернуться и зашагать прочь?

Who knows? Who knows?

Па упорно пел ту же песню каждый (редкий – слава всем богам!) раз, вторил супруге, но его нынешняя реприза больше напоминала тихое бормотание мотора: старого, чиненного десятки раз, постепенно глохнущего. Предположим, в глубине чего-то там (мелкой души или скудного ума) он стал понимать, что советы и нравоучения от мужчины, который растранжирил имущество отца, покойного деда Эбби, до последнего пенса, толком и не работал на нормальной работе (видите ли, потому что гордость не позволяет), а образование в Чикагском Университете – лишь единственная галочка в списке его заслуг за всю жизнь – стоят меньше ломаного цента. Или же у него попросту не осталось на эти тирады сил?