Радуется глаз и на свежесть новых домов-новостроек. Подведенные под крыши, они терпеливо ждут своего часа сдачи госкомиссиям – на улицах Чайковского, 60 лет Комсомола, Гайдара, на Волоколамском шоссе. А вдогонку им уже спешат другие новостройки – столь же долгожданные и многообещающие.

Осенний мокрый снег хотя и злит, но земляная жижа повсеместных раскопов вызывает только чувство одобрения и стоического терпения. Вроде и вымажешься по колено, а заглянешь внутрь рва, увидишь холодный блеск новой металлопластиковой трубы и сразу понимаешь – это того стоит.

Жалко, что с первыми стаями перелетных птиц свернулись и веселые шатры пивных-разливочных. Сезон уличной торговли продолжают только не подвластные холодам наши знойные братья с юга. Тут тебе и картошечка русская, и овощ всякий крутобокий – покупай и не майся разгулом цен в супермаркетах.

Сетевые гиганты, впрочем, чувствуют себя вполне уверенно. Еще один свой дворец из стекла и бетона они возводят ударными темпами напротив торговых рядов. Скоро их длинные руки возьмутся за Литейную, дом 5, и на куче праха старого стекловского мира возведут еще один столп его завтрашнего дня.

Но и терпкий аромат прежних времен никуда не уходит от нас. Подтверждение тому – Дом культуры на Советской площади. Облупленные стены и колонны еще раз убедительно подчеркивают его ненужность современному Стеклову. Вот соберем денег, поставим на крышу купола, и здесь снова все наполнится первозданной духовностью.

А еще на дворе первая неделя ноября. Мрачно, склизко. И хочется уже только одного – белого-белого снега».

Закончив чтение, Шитов не слушающимися от нахлынувшего волнения руками вернул полосу на место и стал мямлить что-то про новые авангардные течения в мировой публицистике, но Игорь Семенович прервал его оправдания самым беспардонным образом:

– Вы, Андрей Васильевич, просто полудурок, какие даже в нашем городе большая редкость. Писать вы не умеете, так хотя бы научились скрывать свою бледную творческую немощь под простыми доходчивыми фразами. Вы всерьез полагаете, что я долго буду терпеть ваш бред? Корректор жалуется, что в ваших опусах английских заумных аббревиатур и компьютерного сленга больше, чем русских слов. Для кого вы пишете? Или вы думаете удивить стекловчан своей эрудированностью? Так вы их и так в каждом номере удивляете. Вот что, Андрей Васильевич, – Игорь Семенович нервно забарабанил пальцами по витражной столешнице своего модного бюро (это было его последнее приобретение, и он очень им гордился), – или вы переходите на понятный большинству наших граждан великии и могучий русским язык, или в самом скором времени эти граждане пошлют вас, и не думайте, что я смогу вас защитить.

Буденич распалялся все больше и больше, но сделал остановку и перевел дух. А затем продолжил:

– Вот скажите мне, что на вас нашло? Уму непостижимо: грохнуться с заумных высот в балалаечную какую-то стилистику! Вы, Андрей Васильевич, скажу вам по секрету, далеко не Демьян Бедный. Больше не упражняйтесь в том, в чем не смыслите ничего. А теперь идите и обдумайте хорошенько мои слова.

Когда Шитов, пятясь задом к двери, наконец выкатился из кабинета, Игорь Семенович энергично потянулся в кресле, так что хрустнули шейные позвонки. Он понимал, что Шитов хорош как составитель всякого рода статистических таблиц, отражающих успехи стекловской промышленности, и поэтому придется оставить этого блаженного в покое. Доверять ему написание материалов общественно-политической значимости редактор зарекся. «И куда только смотрела эта курица Лариса Дмитриевна? Тоже мне, ответственный редактор. Наверняка, как всегда, спихнула все на корректора, а сама бегала по магазинам. Пусть теперь сама расхлебывает, что натворила», – лениво думал Игорь Семенович. Выйдя из кабинета и зайдя к Ларисе Дмитриевне, которую он за глаза называл Масяней в Кризисе, Игорь Семенович увидел, что та вместе с верстальщицей копается в файлах недельной давности, чтобы закрыть чем-нибудь шитовскую стряпню на второй полосе. Игорь Семенович усмехнулся довольно, но тут же помянул нехорошим словом кобру-корректора, которая, конечно, специально тянула до последнего момента, чтобы доставить ему особую радость. Наверняка сейчас сидит, пьет кофе и покатывается со смеху, вспоминая яркие моменты феерического репортажа.