А вот какая я сейчас: сижу – ноги вместе, руки на коленях. Воротничок шелковой блузки застегнут под самое горло, на стандартном шерстяном поясе от юбки герб средней школы для девочек «Куинси Эдвардс». Пояс колется, мне хочется почесаться, но я не могу себе этого позволить. Она воспримет это как признак того, что я волнуюсь. А я не волнуюсь, я больше никогда в жизни не буду волноваться.

Она моргает. Я – нет. Она – это миссис Тьюлл, директриса с лицом как у прижавшейся к стеклу аквариума рыбы, у нее неестественно большие, выпученные глаза.

– У тебя дома все хорошо, Магдалина?

Странно слышать из ее уст мое полное имя. Меня всегда звали Лина.

– Все хорошо, – отвечаю я.

Директриса просматривает бумаги на своем столе. В ее кабинете царит порядок, все на своих местах. Даже стакан с водой стоит строго по центру подставки. Исцеленные всегда тяготели к порядку, они любят все расправлять, выстраивать по ранжиру, корректировать. Чистота и аккуратность – признаки благочестия, порядок возвышает. Я так думаю, что это их пристрастие помогает им хоть чем-то заполнить долгие и пустые часы своего существования.

– Ты живешь с сестрой и ее мужем, это так?

Я киваю и повторяю краткую историю моей новой жизни.

– Мои родители погибли во время одного из инцидентов.

Это не такая уж и неправда. Прошлая Лина тоже была сиротой, не хуже новой.

Мне не обязательно объяснять, что это был за инцидент, все уже слышали об этих событиях: в январе Сопротивление спланировало и впервые провело жестокую акцию, которую власти при всем желании не смогли бы скрыть. В нескольких крупных городах члены Сопротивления при поддержке сочувствующих и в некоторых случаях молодых не исцеленных устроили взрывы в важных муниципальных зданиях одновременно.

В Портленде выбор пал на «Крипту». В последующем за взрывом хаосе погибло несколько штатских. Полиция и регуляторы сумели восстановить порядок, но несколько сотен заключенных все же смогли убежать.

Ирония судьбы – моя мама десять лет потратила на то, чтобы процарапать в тюремной стене туннель для побега, а могла просто подождать еще шесть месяцев и спокойно выйти на свободу.

Миссис Тьюлл кривится.

– Да, я читала об этом в твоих документах.

За спиной у директрисы гудит увлажнитель, но воздух все равно сухой. В кабинете пахнет бумагой и немного лаком для волос. Сидеть здесь в шерстяной юбке жарко. У меня по спине тонкой струйкой стекает пот.

– Ты, похоже, трудно приспосабливаешься к новому коллективу. Это нас беспокоит, – говорит миссис Тьюлл и сверлит меня своими рыбьими глазами. – Ты ела завтрак в одиночестве.

Это уже обвинение.

Даже новая Лина немного растерялась. Хуже, чем отсутствие друзей, только жалость по этому поводу.

– Честно сказать, мне трудно найти общий язык с девочками, – говорит новая Лина. – Они кажутся мне немного… немного незрелыми.

Пока говорю, я слегка поворачиваю голову, так, чтобы директриса могла увидеть треугольный шрам у меня под левым ухом.

Выражение лица директрисы сразу становится мягче.

– Да, конечно. В конце концов, большинство девочек младше тебя, им еще нет восемнадцати, они не прошли процедуру.

Я развожу руками, как бы говоря: «В этом все и дело». Голос миссис Тьюлл звучит уже не так строго, но она со мной еще не закончила.

– Миссис Фиерштейн говорит, что ты опять заснула на ее уроке. Мы обеспокоены, Лина. Наша нагрузка для тебя слишком тяжелая? Ты не высыпаешься?

– Да, последнее время мне тяжело справляться с нагрузкой, – признаю я. – Это все из-за работы в АБД.

Миссис Тьюлл поднимает брови.

– Я не знала, что ты состоишь в АБД.

– Дивизион «А», – говорю я. – В следующую пятницу у нас большой митинг. Вообще-то сегодня у нас собрание по организационным вопросам, на Манхэттене. Я бы не хотела опоздать.