Евгений смотрел на его грубоватое, мускулистое лицо с широкой челюстью и полупустым взглядом.
– Вселенная.
– О-о… И какая она?
– Прекрасная, – соврал Евгений.
Он хорошо помнил, что восхищался вовсе не той вселенной, о которой шла речь.
– Повезло тебе! – вздохнул Ник. – Тебе в этот раз как будто… дьявол помогал. Я же видел, как ты всех обставил. Мастер!
Они выпили еще по рюмке. Евгений уже ощущал себя почти здоровым. Только растерянность и тоскливый страх по-прежнему метались у него в мозгу.
– Ну что? – по губам Ника пробежала хмельная улыбка. – Надобно отпраздновать твою победу, как думаешь? Куда поедем?
– Домой.
– Да брось! Я знаю одно местечко. У мадам Жаме на Петровке…
– Ник, мне надо домой, правда. Я боюсь, что не дойду.
– Что, так плохо?
– Да.
– Ладно! – Ник разочарованно хлопнул себя по колену. – Домой, так домой!
Евгений подумал, что, вероятно, ему даже стоит сходить к врачу, но с облегчением вспомнил, что отравиться гипнозом невозможно.
Еще одна мысль, никак не связанная с событиями этого вечера и, вероятно, навеянная водкой, изумила его не до конца прояснившееся сознание.
– Ник.
– Что?
– Ты ведь футурист.
– И?
Евгений пытался совместить все разговоры Ника об искусстве будущего с тем, что он сейчас видел и слышал: с игрой, с выпивкой, с домом мадам Жаме.
– Поэт будущего.
Ник несколько секунд не понимал, в чем состоит проблема. Потом поняв, рассмеялся и с умилением взглянул на Евгения.
– Так ты об этом. Нет, дружище, я не футурист. Таких поэтов вообще нет!
– Как же?
– Есть те, кто любит публике в морду плевать. Хочешь я тебе сейчас экспромтом шедевр выдам, а потом скажу, что я его три месяца по капле из сердца выдавливал. И все поверят, никто ничего не докажет. Футуристов нет, и будущего нет. Живи настоящим!
Евгений отодвинул от себя невыпитую рюмку, чувствуя подступающую с каждой секундой тошноту.
Ник довез его до дома и, взмахнув на прощание тростью, умчался в ночь. Оказавшись в своей комнате, Евгений, даже толком не раздеваясь и не включая свет, доплелся до дивана, упал на него, как подрубленное дерево и долгое время неподвижно лежал, закрывая и открывая больные глаза.
«Надо спать», – шептал он себе. – «Спать, спать! И все будет хорошо. Все будет как раньше!»
Но в душе он понимал, что как раньше уже не будет. Его обманули. Коварно обвели вокруг пальца. Он увидел то, чего видеть нельзя, и впереди расплата. Сделанного не воротишь!
Где-то во дворе протяжно завыла собака.
Февраль
Счастливая и безумная, игривая и страшная, сентиментальная и безжалостная человеческая река медленно поглощала застывшую в испуге улицу. Ее бурные воды были мутно-серого цвета и сочетали в себе слишком многое. В них смешалось все, что прежде казалось совершенно чуждым друг другу: дорогие черные пальто и бледные солдатские шинели, колючие бабьи платки и модные шляпки с вуалью, холеные бороды и впалые щеки. Плечом к плечу с роскошной меховой бояркой двигался побитый картуз. Дамская шубенка льнула к деревенскому зипуну. Золотые погоны покорно следовали за лохмотьями прямиком с Хитрова рынка. В этой разномастной толпе лишь одно было совершенно всеобщим, словно связывающим идущих незримой нитью: похожие на красные осенние листья на темной речной зыби, повсюду виднелись алые, будто нападавшие за ночь вместо снега, банты. Над головами плыли транспаранты с лозунгами и требованиями, совершенно бесстрашными, немыслимыми всего год назад. Слева долетало угрожающее скандирование, справа Марсельеза, сзади залихватская матерщина, спереди интеллигентские рассуждения.
Евгений тоже шел в этой толпе. Не потому что мечтал о свободе и жаждал конца войны (хотя все это было бы весьма кстати). Просто ему хотелось добраться до дома. Трамвайное сообщение умерло. Поймать извозчика теперь было труднее, чем схватить налету воробья. Да и как знать, куда тебя увезет этот извозчик.