Памятуя о её словах, я красиво продефилировала до кабинета. Но когда замаячила спасительная вывеска с моим статусом, вставить ключ в дверь и сжать губы мне помешала уборщица, выпалив: «Можно полики помыть?!» Не перевести мне дух!.. «Конечно!» – вежливо так выдавливаю из себя. Итак, кофейку сразу не хлебнуть: привычка – с аспирантуры, когда все собирались дефицитную тогда «арабику» вкусить перед интеллектуальной работой. Её наш начальник менял у заведующей ресторана на лабораторный, на вполне пригодный для внутреннего употребления спирт. Пили её, душистую, себе в удовольствие – сваренную в жезле на спиртовке. Что там современная кофе-машина! Параллельно курили: шеф – трубку с голландским табаком, я – не фейковые «Мальборо». Мечтали о Нобелевской премии, и в этом было вполне рациональное зерно: в ведущем направлении были мы и американцы. Но нас в дальнейшем, вместе с иммунологической лабораторией и блоком информатики, сократил директор по наводке его заместительницы по науке.

А с моей уборщицей у меня долго была классовая вражда: мои пять-шесть пар обуви, преимущественно на громадных шпильках, под столом она пинала грязной тряпкой, приговаривая при этом: «Сколько же у неё туфель, если на работе столько стоит?!» Но теперь, после ряда моих одолжений ей, – уже не ворчала: «Какие туфельки! Мы вот их осторожненько переставим!» Ладить с людьми надо. Не хамить! Кстати, моей уборщице было лет пятьдесят и у неё высшее экономическое образование. Не скажешь: «Кто на что учился!»

Тему, которую мы тогда разрабатывали в только что созданной в Москве лаборатории в одном из НИИ, который до сих пор существует и теперь называется Институтом, кроме нас затронули американцы, причём значительно отставая от нас. Шеф был, как тогда говорили, «выездной» и «с языками». Основоположник целого направления. Свои монографии, пять «переводных» с английского и немецкого. Однажды мы хлебнули вечерком всё тот же, настоянный на калгане, грамотно, до сорока градусов разбавленный спиртик. Он теперь так облагорожен и реабилитирован благодаря известному фильму «Собачье сердце» – книгу мало кто из широких кругов населения читал, – в котором профессор Преображенский вещает: «А Дашенька правильно разведёт…» Итак, приняли. Самодельным сальцем на чёрном московском «Бородинском» хлебушке закусили. И шеф мечтательно так сказал: «Хочу в Париж!» А я, уже чуть-чуть захмелевшая, подыграла фразой из известного анекдота: «Опять?» Но он, оказывается, действительно два раза был там на конгрессах, что тогда было равноценно признанию в стоящем рядом новом собственном «Мерсе». Это сейчас этим не удивишь российских граждан!

Где она, эта аспирантура?! Ау! В прошлом. Почти в бесконечности. Где шеф? В Германии, и известен в очень узких кругах. В частности за то, что знает немецкий лучше немцев и воображает себя святее папы римского в науке. «Нобелевскую» уже вряд ли получит, потому что ни школы, ни своей лаборатории, ни учеников, ни друзей у него там нет и не будет. По большому, да и по малому тоже, счёту, мы там никому не нужны. Немцы считают себя носителями идей в мировой науке и культуре. Но это я тоже узнала позже. А шеф по-прежнему курит свой голландский табак, каким никого там, да и у нас теперь уже тоже, не удивишь. Вечерами заходит в шикарный супермаркет, где продаётся всё: от русской икры до немецких колгот отличного качества, покупает маленькую бутылочку шотландского виски Ballantines и выпивает. Как известно, этот напиток может быть только шотландским, как и осетрина первой свежести!