В Барнаул мы прибыли в середине сентября 1942 года, пробыв в пути больше месяца. Столь долгое путешествие было, конечно, утомительным – прежде всего для взрослых. Ведь именно на них лежали все заботы, особенно о детях, которые могли и капризничать, и болеть, и куда-то вдруг запропаститься на остановках. Тяжело было с двумя детьми и моей матери, но, слава богу, с нами была её свекровь – моя любимая бабушка Лиза, которая всем нам вселяла уверенность в том, что мы обязательно преодолеем все тяготы, что всё будет хорошо. Она постоянно заботилась о нас, и даже в непростых дорожных условиях умудрялась каким-то образом подзаработать немного денег и достать какие-то продукты. В своих записках мама очень тепло вспоминает свою свекровь, без которой она не смогла бы справиться с теми проблемами, которые сопровождали нас и в пути, и на далёкой чужбине.

По прибытии на место всех эвакуированных разместили в зале то ли клуба, то ли кинотеатра, где мы пробыли около двух дней, располагаясь на металлических кроватях с ватными матрацами. Довольно часто нам показывали кино, и я с удовольствием смотрел почти всё подряд. Затем нас поселили в какую-то избу, хозяйка которой явно не обрадовалась нам. Жила она с маленьким сынишкой, и забот ей хватало. В поведении её проявлялась порой некоторая нелюдимость, смущали и отдельные привычки. Мне запомнилось, как однажды наша хозяйка, сполоснув детский эмалированный горшок, замешивала в нём тесто. На выраженное бабушкой в весьма мягкой форме недоумение, последовал неожиданный ответ: «Я всегда так делаю, я же его помыла!». И всё же эта женщина, как могла, помогала нам.

Недели через две нас разместили в одном из бараков, в большой комнате – вместе с уже проживавшими там людьми, оказавшимися очень простыми и приветливыми.

Отец продолжал работать в Сталинграде, не зная нашего адреса. Поиски ничего не давали, и лишь после переезда на Уралмашзавод ему стало известно наше местонахождение, и он, как отметила в своих записках мама, сразу же выслал нам 1 тысячу рублей. По ходатайству работающих на заводе мужчин все затерявшиеся семьи были вскоре отправлены в Свердловск – теперь уже пассажирским поездом. Отца, встретившего нас на вокзале, трудно было узнать: видно было, что он страдал от недоедания, лицо его было припухшим, и выглядел он постаревшим. Это был конец 1942 года.

На новом месте эвакуированных оказалось много, и они смотрели на прибывших довольно недружелюбно, так как боялись потерять работу. Разместили нас сначала в районе Уралмаша в две семьи в одной комнате, но вскоре поселили в большом двухэтажном деревянном доме старой постройки, с сильно потемневшим от времени фасадом. Комната, бывшая ещё недавно кухней, не отапливалась, и жить в ней зимой было невозможно. Отец быстро сделал железную печку и санки, на которых привозил из леса дрова. Поскольку на работе ему приходилось бывать подолгу, он порой не успевал это делать. Помню, как однажды вечером отец молча ушёл из дому и вскоре притащил часть полуразрушенного забора. Идя на такой шаг, он понимал, что сильно рисковал, но от отчаяния не думал о последствиях: надо было спасать от холода семью! Мне было как-то не по себе от его поступка, но и я чувствовал, что другого выхода не было.

Нам постоянно не хватало не только тепла, но и еды. Никогда ранее, как и в дальнейшем, мы не испытывали такого голода, как в Свердловске. Страдали, наверное, все горожане. Отец, сам полуголодный, приносил иногда оставляемую им для нас часть пищи из заводской столовой, но это было каплей в море, а мне всегда в таких случаях было жалко отца. Я понимал, что он так поступает ради нас, но, глядя на его ввалившиеся глаза, нездоровую полноту щек и отекшие ноги, сострадал ему. Не хватало и папиной зарплаты на покупку продуктов, которые можно было приобрести лишь на базаре, а цены там были непомерно высокие. В магазинах продукты стоили во много раз дешевле, но нормы выдачи по карточкам были мизерные. Особенно тяжело переносилась постоянная нехватка хлеба.