– Вот так, Титус, – сказал он сдавленным голосом.

Он нетвердой походкой вконец ослабевшего человека пошел к своей одежде и опустился на песок. Тит сел рядом.

– Пантера, ты велик, – сказал он с чувством.

Пантера закашлялся вместо ответа и сплюнул кровавый сгусток.

– Скажи мне на милость, – продолжал Тит, по-детски прижав руки к груди, – зачем тебе надо во всем быть первым?

Пантера наполнил чаши, подал Титу, взял свою.

– Не знаю, – сказал он, – пей.

– За тебя, Пантера!

– Salve!

Друзья выпили.

– Слушай, Пантера, – начал Тит и замолчал.

– Ну?

– Брат?

Пантера рассмеялся.

– Брат.

Две могучие ладони сомкнулись в пожатии.

– Тогда скажи, как брату, – сказал Тит. – Что у тебя с этим Бибулом?

Пантера не ответил.

– Не нравится он мне что-то, – продолжал Тит. – Пить не умеет, говорить не умеет… А ты с ним нянчишься, как…

Тит неопределенно пошевелил пальцами и замолчал.

– Он должен быть мне благодарен, – сказал Пантера, – ведь это благодаря мне он не попал в Германию.

– Слушай, хватит говорить загадками!

– Верно, хватит, – Пантера резким, сильным движением налил вина, взял чашу.

– Ешь, Титус, добро пропадает, – Пантера протянул Титу кусок жареного мяса.

– Да ну его! – Тит зевнул. – Жарко, разморило на солнце.

– Тогда пей, если не хочешь есть! – засмеялся Пантера, снова наполняя чаши.

– Salve!

Они снова выпили.

– И красноречия в тебе в избытке, – продолжал Тит, покачивая массивной головой, – тебе бы перед когортами выступать с напутственным словом перед боем!

– Вспомнил Германика?

– Да, вот это был голос… До сих пор озноб по спине.

Пантера в это время с хрустом разгрызал хрящи жилистого куска мяса. Покончив с ним, он протянул руку за вторым куском.

– А что бы ты сказал, Титус, – сказал он, улыбаясь и энергично работая челюстями, – если бы узнал, что у меня был свой ритор? Представляешь, у меня, Пантеры, – свой ритор?

– Как это? – удивился простодушный Тит.

– Вот так, – Пантера взялся за третий кусок.

– Я же про тебя ничего не знаю, – сказал Тит, – рассказал бы, что ли… Мы же с тобой – единственные друзья.

– Славный, добрый Титус. Давай еще выпьем.

– Расскажи, Пантера. Мы здесь с тобой одни. Бибул дрыхнет, ничего не слышит.

– Да, славный Бибул, добрый Бибул. Выпьем, дружище!

– Я выпью, выпью, а ты рассказывай.

Вместо ответа Пантера поднялся, ушел за скалу. Титу было слышно, как тот справляет малую нужду. Потом Пантера походил по берегу, бесцельно бросая в воду камешки, вернулся обратно, сел, привалившись спиной к валуну, и поднял потемневшие глаза к небу.

Рассказ Пантеры.

Мой отец был богатым торговцем кожей. Я думаю, он сколотил состояние на поставках божественному Цезарю – армии нужны были щиты и доспехи, причем во все больших количествах. Так что к концу галльских походов имя Гая Луция Лупина кое-что значило не только у нас, в Кампаньи, но и в самом Риме.

(– Так ты, стало быть, не Пантера, а Волчонок11, – хохотнул Тит, устраиваясь поудобнее.

Пантера не ответил, по-прежнему глядя в небо, словно не услышав друга.)

Мать моя – парфянка. Она была привезена на рынок в числе прочих рабов, где ее и выкупил Гай Лупин.

(– Ну вот, – снова не удержался Тит, – все время смеешься надо мной, фракийцем, а сам – сын парфянки.

– Ромула вскормила волчица, – медленно произнес Пантера, – Ромул основал Рим, а Рим вскормил меня. Я – сын Рима, фракиец!

Глаза его снова полыхнули, и Тит прикусил язык, давая себе слово больше не перебивать Пантеру.)

Звали ее Амеллиной. Говорят, она была красавицей. Я этому склонен верить, потому что Гай Лупин влюбился в нее, а он уж разбирался в женщинах, старый сластолюбец! Он даже сделал Амеллину вольноотпущенницей, а когда появился на свет я, объявил ее своей супругой, а меня – своим наследником.