– Посмотри, какое солнце, Мириам! – Иошаат поднял голову и улыбнулся.

Солнце было всюду. Оно с птичьей суетливостью прыгало по листве деревьев, так что больно становилась глазам, но это была благословенная боль, и жертвенным туком растекалось по камням дороги, словно вымаливая прощение построившему ее великому грешнику.

– Господь радуется, Господь благословляет вас! – заторопилась Шелима, пристраиваясь то слева, то справа.

– Чудесный день, – сказала Мириам.

– Весенний, Мириам! Знаменательный! Кончились дни твои сегодня! И равви осчастливил нас, идет с нами.

– День хороший, теплый, – кивнул равви Менахем, – а я давно не видел цадика Цевеона.

Иошаат долго готовился к этому дню, торопил время, высчитывал оставшиеся дни, напоминал Мириам подготовить самую праздничную одежду.

Как же! Они пойдут в Иевус, в главный Храм Израиля, и надо выглядеть достойно.

Он был так рад наступившему, наконец, этому дню, что не стал спорить, когда пронырливая Шелима увязалась с ними. Решение же равви Менахема присоединиться к ним и вместе идти в Иевус было как нельзя более кстати. В последнее время на дорогах стало тревожно, так что еще один человек, да еще равви, будет вовсе не лишний.

Они уже вышли из Бет-Лехема и направились по дороге, ведущей в Иевус. Пологий амфитеатр между холмов, на котором гнездились дома, остался позади. Широкая дорога была усажена по обеим сторонам тамарисками и рожковыми деревьями, умеряющими неистовство солнца. Шли они неторопливо, соразмеряя шаги с Мириам, несущей на руках Мануила, и семенящей старческой походкой Шелимы.

То и дело их обгоняли конные и пешие путники, но чаще они видели идущих навстречу, из Иевуса в Бет-Лехем. По всему чувствовалась близость главного города царства.

Царства?

Иошаат обратил внимание на одиночных всадников, подгоняющих коней в направлении города Ефрахова – по всему видать, гонцы.

Что за вести они несут с собой? Не дурные ли? А бывают иные? Какие изменения последуют за ними?

Он невольно прибавил шагу.

Царство? После смерти – нет ли кого вокруг? – после смерти Хасмонейского раба что станет с этим царством, созданным кровью, потом и заветами предков? Разделят ли его подобно опресноку в праздничный день – вокруг никого нет – ретивые наследники или пройдут по нему мерным шагом легионы Рима, под ногами которых рассыпаются города и горы, а не только царства?

Иошаат взял у Мириам Мануила, и понес дальше, давая ей отдохнуть.

Да, царство. Человеческая повозка! Кто гонит ее по ухабам, не разбирая дороги? Кто пускает с горы под откос? Где остановка? Скоро ли, Господи? Родник надежды пересох, ибо если страдание безмерно, то безмерным должно быть и воздаяние за него, а где оно? Отсутствие надежды умаляет веру, а если ослабнут скрепы веры, повозка развалится, и имя ей будет не царство, а прах и пыль Синайская! Люди уже не таясь говорят о Мессии.

Иошаат вспомнил нервное лицо Гаиафы и невольно вздрогнул.

Если кто-то и может остановить безумства последнего времени, так это Мессия. В этом избранном Господом народе, в этом царстве, созданном Его послушниками мечом и словом, все норовят быть Мессией – от царя до пастуха! Поэтому люди уже не спрашивают: когда придет Он? Они знают, что Он пришел. Они спрашивают: где Он?

Иошаат поднял высоко Мануила.

Где? Я знаю, где Он!

Мануил закряхтел; Иошаат засмеялся, довольный.

Понимает, понимает!

Женщины заахали. Иошаат вернул Мириам Мануила. Постоял, обретая должный вид. Равви Менахем поравнялся с ним; мужчины степенно пошли дальше.

– Много гонцов, – заметил Иошаат при виде еще одного всадника, промчавшегося мимо них.