Равви Менахем вздохнул.

– Я могу повторить слова Писания. Дальше сказано:

А пророка того или сновидца того должно предать смерти за то,

что он уговаривал вас отступить от Господа, Бога вашего,

выведшего вас из земли Египетской

и избавившего тебя из дома рабства, желая совратить тебя с пути,

по которому заповедал тебе идти Господь, Бог твой;

и так истреби зло из среды тебя27.

– И так истреби зло из среды тебя! – торжественно повторил Гаиафа и, неожиданно повернувшись к Иошаату, ласково спросил:

– С кем ты общался в последнюю неделю, древодел?

Пот выступил на лбу Иошаата: он вспомнил ночных пришельцев.

Чаша и крест, – он не успел их выбросить!

– Гик… – пробормотал он. – Дик…

Иошаат беспомощно оглянулся на Мириам.

– Учителя… Пастухи…

Гаиафа ждал, наслаждаясь замешательством Иошаата.

Да, этому можно верить. Пастухи и учителя. Не с царями же ему знаться, неграмотному древоделу из самого отдаленного колена Израилева! Ему даже не выговорить слово «Дидактос»! Пусть потрепещет, это полезно и поучительно. Санхедрин может быть спокоен. Очередной ложный слух. Хотя после истории с Багоем эти слухи участились. Багой… Багой – следствие пьяных оргий, вакханалий, идолопоклонства и потоков крови от языческих жертвоприношений! Какие еще безумства выкинет сын идумеянина и египтянки, сидящий сейчас на троне? Говорят, он при смерти… Правда, так говорят последние десять лет. Тем не менее, хорошо, что здесь – Рувим, ставленник Архелая. Пусть дает советы своему господину, какую наложницу выбрать! Надо присмотреться к наследникам. Пока над воротами Храма прибит золотой римский орел, с ними придется считаться. А потом…

Гаиафа резко поднялся. За ним почтительно поднялись Рувим.

И этот любвеобильный местный равви, как его там?

Гаиафа подошел к ложу Мириам, оглядел ее и младенца, приподняв изогнутую бровь.

– Значит, Мануил? – отрывисто спросил он. – Благое имя… При Храме есть школа для мальчиков, бет-Шаммай. Твой сын обучится грамоте, станет уважаемым человеком, увидит мир – олам хаз!

– Нет! – выдохнула Мириам, побледнев от внезапно накатившего, словно удушье, ужаса. – Сын мой останется со мной! Я вскормлю и воспитаю его. Он – мое будущее!

Гаиафа поморщился.

Ам-хаарец! Воистину легче иметь дело с язычниками-римлянами, чем с собственной деревенщиной.

– Будущее? – повторил он задумчиво. – Будущее… Олам хабба? Ну, что ж, решать – тебе. И горевать – тебе.

И не прощаясь направился прочь.

И встанут на пути каменистые гряды, вспарывающие песчаные барханы, уходящие туда, к закрывающим полнеба горам. Джебель-Тур29! Как вместить тебя в своем сердце? Как пройти это нагромождение песка и камней и уцелеть?

Смирись! Оставь свою дерзость для другой земли. Вмести свою жизнь, и прошлую и будущую, в один маленький скромный шаг и сделай его.

А потом сделай еще один шаг, и еще.

Только так можно пройти Джебель-Тур.

Впереди, как всегда, пойдет неприхотливый ослик, на которого взгромоздится Юнус со своими заунывными напевами, от которых, кажется, засыхают колючки на пути. За ним неторопливо пойдут пять верблюдов с глухим Али на первом из них, палатками, припасами и добром – на остальных и Иллели с Даждом на руках – на последнем. Позади верблюдов встанет конь с Бахиром на спине, кося глазом и пугливо пробуя копытом дорогу.

Всю первую половину дня Бахир будет держаться подальше от первого верблюда с погонщиком Али, поглядывая на него украдкой и затаенным, но неистребимым любопытством и ожидая какого-нибудь внезапного несчастья с ним.

Забьется ли он в падучей? Упадет ли с верблюда, припеченный солнцем? Уж эти прорицатели! Скажут себе мимоходом что-нибудь и пойдут своей дорогой, а ты знай накручивай мозги на седло: чего теперь ждать?