Наконец врачиха выпрямилась, продолжая смотреть на забинтованные кисти.

– Ничего, Бог даст, подвижность восстановится. Кровь уже пошла в пальцы. – И поглядев на Сергея, молвила со вздохом: – Повезло тебе. Еще бы несколько минут, и остался бы ты без пальцев!

Из угла вышел Зубенко. Скомандовал, глядя на Сергея.

– Поднимайся, пошли в изолятор!

Врачиха всплеснула руками.

– Да ты что, ошалел? Его в стационар надо класть, перевязки каждые шесть часов нужно делать.

– На перевязки его будут приводить.

– Да как же это? Ведь он минимум неделю ничего руками брать не сможет. Ты что, не видишь, что они забинтованы?

– Ничего, как-нибудь приспособится. Он на разводе приказу не подчинился, отказался идти со всеми на работу. А за это карцер, сами знаете. Раньше его к стенке бы поставили за такие дела. А теперь дали им волю, вот и наглеют.

Врачиха перевела взгляд на Сергея.

– Ничего не понимаю. Он что, правду говорит?

– Они охоту на меня открыли, – произнес Сергей. – Договорились пристрелить меня при попытке к бегству. Зубенко хотел поставить меня в самом хвосте с краю, чтоб удобнее было стрелять. Вот я и отказался. Лучше в карцере сидеть, чем отправиться на луну. – Помолчав, добавил: – Им за это дают дополнительный отпуск и премию сто рублей. Вы сами знаете. К тому же тут личные счеты.

– Тогда понятно. – Врачиха неприязненно глянула на Зубенко. – Я Федько обо всем расскажу. Будет тебе премия.

У того заходили желваки на скулах.

– Рассказывайте, если хотите. Только я все делаю по правилам. Все видели, что он отказался идти на работу. А насчет охоты – это все домыслы. Если бы хотел, я б давно его пристрелил. Возможности были. И будут еще…

Сергей надеялся, что врачиха настоит на своем и оставит его в стационаре; все заключенные прекрасно знали, что фельдшер, тем более вольнонаемный врач, имеет право освобождать заключенных от работы и класть их в больничку. Об этом мечтали все зэки всех лагерей, а те немногие, кому посчастливилось полежать несколько деньков на больничной кровати с панцирной сеткой, долго потом рассказывали об этом, как о каком-то чуде. Простое лежанье на кровати и ничегонеделанье казалось им высшим блаженством и лучшей наградой, какая только может быть на земле (не считая, конечно, внезапного освобождения из лагеря, на которое всерьез никто и не рассчитывал).

Но врачиха на этот раз уступила, позволила увести Сергея из теплого, чистого кабинета в грязный ледяной склеп. Почему это так случилось, Сергей мог лишь гадать. Но когда он очутился в одиночке и увидел лед на цементном полу, решил бороться до конца. Понял, что помощи ждать неоткуда и надеяться можно лишь на самого себя.

Вечером, когда ему принесли в камеру ужин, он сказал конвоиру, что объявляет голодовку и потребовал, чтобы к нему пришел начальник лагеря.

Надзиратель с удивлением посмотрел на него.

– Ну-ну, – произнес с угрозой. – Будет тебе начальник. Все будет. Жди!

И захлопнул кормушку.

Сергей принялся ходить по камере. От слабости кружилась голова, и кисти рук болели все сильнее. Иногда, забываясь, он ударял себя по ноге забинтованной рукой, и тогда по всей руке пробегал электрический разряд. Устав ходить, присел на каменный топчан, привалился к стене. Закрыл глаза, и его сразу словно бы понесло куда-то мутным потоком. Он все ниже клонился, пока наконец не коснулся головой каменного ложа. Через минуту он спал.

Но ему не суждено было выспаться этой ночью. Чутьем загнанного в угол зверя он вдруг почувствовал опасность. Открыл глаза в кромешной тьме и прислушался. Из коридора доносился приглушенный шум: неясный говор и топот множества ног. Ступали осторожно, говорили вполголоса. Сергей узнал голос Зубенко.