Потом Пантелеймон полез по лестнице к подвешенной лампадке. Долго там что-то делал. И, спустившись, ушел и скрылся за небольшой дверкой в стене самого храма. По чьему-то зову я пошла за ним. Там увидела, как он добавляет масло в сосуд вроде чайника. Я протянула ему бутылочку, которую он и наполнил наполовину. Обернувшись, я увидела образовавшуюся за моей спиной очередь из паломников нашей группы. Налито масло было еще двум паломникам, затем «лавочка» закрылась.

Странно было, что это маслице потом явилось для некоторых поводом для обиды друг на друга. Одна женщина, например, попросила у меня слезно немного и когда я с ней поделилась, поведала, что ее соседка по комнате на подобную просьбу сказала, что у нее итак его мало. Потом же передала мне, как она упрекнула эту свою соседку, сказав, что ей дала масло женщина, которую она даже не знает как зовут (про меня). Остальные паломники, с которыми я поделилась маслицем, смотрели на меня как на благодетельницу. Странна была реакция Марины, родной сестры нашего батюшки, когда я спросила: поделится ли она со своим братом этим маслицем? Она как-то обиженно-неуверенно сказала что поделится. И даже Сашка, который меня позвал в эту поездку, как-то вдруг чересчур страстно стал просить меня поделиться маслом.

Теперь о посещении основной цели паломничества – Гроба Господнего. Первый раз. Зашла в кувуклию босиком. По старому обычаю. Запускают по трое и быстро. Приложилась к плите в области ног. И нахлынуло такое. К сердцу подступила распирающая его волна. Два чувства одновременно. Первое – вины: что не смогла спасти родного, что не оказалось рядом меня в нужный момент, что отдала врагам на распятие. И одновременно – бесконечная радость: что Воскрес, Победил, и это и моя победа тоже. Небольшая, белая, отполированная, как шелк мраморная плита представилась на миг самым центром всего-всего.

Вышла и не могла долго прийти в себя. Отошла в сторону и плакала. (В нашей группе из сорока человек плакала еще только одна женщина). Я от счастья, наверное, больше. Пребывала в такой эйфории, что не понимала смысла всего дальше происходящего. Зачем это все теперь нужно. Гид что-то рассказывал, повел куда-то, но я совершенно его не слушала. И не понимала, как можно после ТАКОГО что-то еще слушать второстепенное.

Пребывала в эйфории где-то полчаса.

Когда пошли во второй раз, католики прямо перед входом начали петь свою мессу. Среди них были и негры. В это время пока не запускали. Смотрелось так наиграно, так театрально, что терялась вся сокровенность происходящего, и мы даже ушли. Потом гид сказал, что у нас есть еще время, и мы с Надеждой опять побежали и даже умудрились попроситься пройти без очереди у наших соотечественников. Они нас пустили. Хотя поворчали. Второй раз ощущение было уже послабее. Наверное, потому что в тот же день, ну чего же еще можно испытать…

Вечером пошли на Ночную Литургию в храм Воскресения у Гроба Господня. Наш батюшка тоже принимал участие в службе. И причащал. Причастилась и я в этот раз.

Я надеялась еще раз попасть в кувуклию. Особенно потому, что придумала принести нашему Господу цветочек. Гераньку от мощей из храма с колодцем, из которого дала напиться Христу Самарянка. Но посетителей не пустили. Все стали передавать записочки через молодого монаха. А я подошла к нему и передала цветочек. Он взял и заулыбался. Не знаю, понял ли он мое желание, но приятно было вдвойне преподнести Господу цветочек через этого монаха.

Потом мы поджигали свечки от негасимого благодатного Огня. Когда я их тушила с помощью специального приспособления, то они так дымили, что монах за оградкой кувуклии укоризненно произнес: «Мадам, Мадам!» Оказалось, это все тот же «мой монах».