Мне было очень жаль ее и я старался, как мог, поддержать. Терпел ее выходки, в разумных пределах, улыбался ее напомаженным друзьям, вел бестолковые разговоры о машинах, часах, путешествиях и что там еще у них было в почете. Но ей уперлась до маразма мысль, что я должен ее нарисовать… обнаженной.

Максим немного запнулся. А меня, при этих его словах, прорезала острая стрела жгучей ревности и вышла наружу в виде першения в горле, при котором я непроизвольно закашлялась. Это было, конечно же, глупо, предполагать, что до настоящего момента в рассказе между ними не было ничего интимного. Но почему- то именно ее желание быть нарисованной им, да еще и обнаженной, подействовало на меня как то раздражающе. Как известие об измене человека, который тебе дорог, но ничего не должен и не обещал.

– Ты в порядке? Может, воды? – Максим выглядел встревоженным, глаза блестели с заметным беспокойством и затаенной грустью. Мне показалось, он понимает мое состояние.

– Все нормально… просто слишком глубоко и неудачно вздохнула.. Все это так..грустно..но мне уже лучше. Продолжай.

– Окей. Она донимала и донимала меня без устали пару недель и я сдался.. Я работал над ее образом три дня. Я рисовал то, что видел и чувствовал в ней. Быть может, она ждала другого… Это было очень естественно. Я не видел ее маску, я видел ее душу и рисовал ее. Когда работа была окончена, она долго и молчаливо смотрела на нее широко открытыми глазами. Было похоже, что с ней случился ступор. Я пытался вывести ее на разговор, но она просто молчала и молча смотрела. Тогда я стал просто ждать.. Спустя долгое время, мне показалось вечность, она начала биться в истерических рыданиях. Она кричала, что видит ТАМ, как мама обнимает ее, как мама зовет. Что ей хорошо ТАМ, она снова счастлива. Она видит Джорджи, это ее брат.. он просит у нее прощения и говорит, что любит ее больше всего на свете. Она кричала, что хочет к ним, что она любит меня и хочет, что бы я был с ней ТАМ, что такого безоблачного счастья нигде на земле быть не может. Она умоляла меня не оставлять ее и пойти с ней ТУДА, где мы будем счастливы все вместе. Я чуть не рехнулся, успокаивая ее. Это было трудной задачей и не вполне результативной. Спустя несколько часов мы были в ресторане, туда приехали ее, точнее, наши общие друзья, как анонсировалось. Вечер прошел вполне спокойно, она держалась молодцом и ничем себя не выдавала.

Я должен был лететь в Лондон на неделю по делам. Она очень легко и спокойно отпустила меня, сказала, что будет с нетерпением ждать, а пока съездит в свой старый дом на Фарренгейт стрит, в окрестностях Вирджинии, где жила ее семья давным – давно, когда мама была жива и Джорджи был жив…

Я понятия тогда не имел, что этот дом давно сгорел и руины до сих пор стояли заброшены и заколочены и пока еще не нашлось покупателя на этот участок, хоть прошло столько лет. Уже будучи в Лондоне два дня я узнал… услышал в новостях, что ее нашли там, в этой развалине ее детства, висящей в ее бывшей детской комнате. Она повесилась там, написав помадой на зеркале..*Я спешу к вам, родные. Максим, не заставляй себя долго ждать..*

Он замолчал. Тяжелая тишина, прерываемая звуками ресторана – приглушенным звоном посуды, говором людей и мягкой музыкой повисла между нами. Глаза его были опущены, я не могла понять, что творится в его душе. В моей же было все противоречиво. Ревность, страх, жалость, какое- то даже злорадство и ужас от всего услышанного смешалось в одно общее ощущение полной неразберихи и окаменелости в лице и мыслях. Не знаю, сколько это продолжалось, но он поднял глаза и их искреннее, страдальческое и теплое выражение внесли в мой мысленный бардак полную определенность.