Но одна мысль свербила в черепной коробке, не давала покоя, изводила Десантника. «Как бы рассчитаться с негодяями?» День и ночь он оплачивал долги, мысленно мстил, изобретая ситуации. И поведал Бокосеру о своих обидчиках. Он клялся их найти. И не сомневался в своей силе. Говорил, что отыскать их будет труднее, чем отомстить.

Невеста его приходила регулярно, отпаивала соками и бульонами, как сына. И Десантник даже обижался на нее за чрезмерную заботливость, чувствуя плохо скрываемые, ехидные ухмылки челюстных. Нервничал, дергался, думая, что из-за теплой опеки невесты его начнут принимать за маменькиного сыночка. Циничный зэк с угловой койки даже обмолвился, что, если бы о нем кто-нибудь так заботился, он бы, не задумываясь, женился.

О своей поломанной челюсти Десантник мало беспокоился, считая, что на нем, как на собаке, все молниесно заживает: «Да, что там 16 дней. Быстро пролетят. Зарастет-затянется».

И вдруг этот чертов профессорский обход в Понедельник. Десантника отправили на рентген, и он недоумевал, как Профессор умудряется ставить диагнозы: то ли интуиция, то ли нечистая сила. У Десантника начиналось загноение мест перелома, но он больше досадовал на злополучный профессорский обход, чем на надоевший недуг.

А последовавший за рентгеном приговор был суров: рвать пять зубов. В страшном сне привидится – не проснешься. Никаких наркозов, никаких уколов. Даже времени на аутотренинг не дали. Зубы рвут в любой день. Десантнику рвали все пять сразу.

В принципе это не супер-мужчина. Без мощных бицепсов, среднего роста. Заурядный мужик, на которого симпатичная женщина даже бы и не взглянула. Разве что ухмыльнулась бы, заметив небесно-голубые, по-детски невинные, блюдца-глаза. Он отличался такой же детской доверчивостью. Его и самцом-то не назовешь. В нем мало грубого, самодовольного начала. Слишком мало от зверя. В палате челюстных Десантника уважали за непревзойденную стойкость, но в силу своей наивности он служил объектом постоянных насмешек. Общественное мнение, выявив его качество «не обижать мухи», эксплуатировало эту черту его характера в корыстных целях. Нужен же повод для развлечения.

Обычно начинал заводит Десантника Таксист. Таксист – мужчина пожилой, еще из фронтовых шоферов, взрослых детей имеет. Но никакой солидности. Таксист – сторонник мужицких соленых шуток, подколок, беззлобных издевательств.

– Ты гля на свою рожу, Сань. Чо эт у тебя левую сторону раздуло?

Доверчивый Десантник лез в тумбочку за зеркалом и спрашивал:

– Где?

Все челюстные по очереди с серьезными минами заглядывали ему в лицо и уверяли, что действительно раздуло не то левую, не то правую сторону.

Обескураженный Десантник шел за советом к Боксеру в соседнюю палату И. О. В. Тот никогда не обманет. Только сверившись с мнением Боксера, он успокаивался и умиротворенный ложился на свою кровать, читал «Технику – молодежи».

Но Таксист был дока. Выждав паузу, он опять начинал свои подколки. Затрагивал больную тему любовных отношений Десантника, высмеивая его пассивную роль. Затем вспоминал какую-нибудь похабную поговорку и направлял ее острие против Десантника: «Лучше выпить пива литр, чем сосать соленый клитор. Правда, Сань?» Челюстным это нравилось – скучно. У них палата дружная, коллектив спаянный, даром что рта не раскрывают, болтают без умолку. Их оживленный разговор – это гусинный шип сквозь шины, сковавшие челюсти. Ночные медсестры не любят эту перенаселенную палату: слишком долго они гомонят после отбоя. Таксист начинает травить анекдоты, которых он знает бессчисленной множество, а остальные продолжают по кругу, давясь от смеха.