Пока глаза аборигена адаптировались к чердачной мгле, а сам он пытался осмыслить, что видит, я успел рассмотреть верхнюю часть своего визитера, ставшую различимой в изменившемся световом пятне. Хоть освещение было и так себе, но мозг достроил картинку.

Внешность приятная, черты лица европейские. Глаза, вероятно, серые, под цвет рубахи, ибо необычной яркостью или цветом не выделялись. Помимо серпа и магопалки на крестьянине, как я его для себя обозначил, ибо серп же, были самая обычная похожая на холщовую серая видавшая виды рубаха и шапка, больше похожая на подшлемник.

«Обычный такой средневековый деревенский парень, как их в историческом кино изображали, лет шестнадцати. Слава богам, что не кошкодевочка или какой-нить экзотический двухголовый антропоморф. По детальным отличиям, если они имеются, будем смотреть уже по ходу общения. А пока, надо начать диалог с адекватной ситуации самопрезентации.»

Пересев на колени, чтобы проще было двигаться, я улыбнулся и показал ему поднятые и раскрытые ладони, как универсальный знак добрых намерений. Может улыбку как демонстрацию зубов в каких-то диких африканских племенах и могли приравнять к оскалу, со всеми вытекающими, но для людей из земного средневековья, на которое пока здесь все походило больше, такие аналогии уже были чужды. Поэтому, решил показать, что у меня там все как у всех и нет клыков или иных посторонних элементов.

Судя по тому, что парень отвис и начал бегать по мне и чердаку глазами, мои размышления были верными, универсальный язык жестов быстро помог нам наладить первый контакт, проигнорировав лингвистический барьер. Мой гость наконец вытащил светильник из проема, обернулся, что-то громко крикнул на своем языке вниз. После, получив ответ, помахал мне рукой, мол, «спускайся».

Я, в свою очередь, опустил ладошки в область паха и показал ему, мол, «прикрыть бы стыды». Но мои жесты либо не были поняты, либо не впечатлили визитера. Парень, проигнорировав просьбу, уже более настойчиво повторил свой жест, что мне надо срочно вылезать в мир мирской на суд людской. Очень в этот момент захотелось услышать хотя-бы знакомое «шнеле», но нет.

«Обидно. До последнего верил в чудо. Немецкий я хоть немного понимаю…».

Не дожидаясь, пока мой парламентер грохнется вниз, в очередной раз активно жестикулируя с занятыми руками, я все же направился ползком к окну. Как парень убрался из проема, немного подождав, спустил с окна свою спасительную лестницу, которую снаружи быстро подхватили и утянули. Развернувшись задом к оконному проему, начал спускаться с чердака.

Бурной реакции на мое ню-дефиле, навроде смеха, свиста или прочих выкриков, похожих на удивление, негодования или пошлые шутки, не услышал. И это при том, что за этим представлением наблюдало, человек двадцать, а то и более.

То ли потери, вызванные этой туманной напастью, так повлияли на настроение деревенских, то ли они мужиков в трусах недолюбливают, то ли мне здесь не рады и сейчас будут сжигать на костре. Напряженное молчание от такой толпы позитива не прибавляло.

Спустившись и оглядев собравшихся, попытался прочитать какие-либо эмоции в глазах людей. Будучи в своем мире, теперь уже старом, руководителем, хоть и среднего звена, я неплохо научился считывать эмоции при выступлениях на публике. Но здесь не совпадала наша когнитивная матрица или люди были вымотаны длительным стрессом – ничего из известных мне эмоций явно в собравшихся не читалось. Злости на меня также не читалось, что радовало, так как сгорать заживо в этот чудной день очень не хотелось.

«Это вы недоумеваете? Гостей не бывает в деревне? Ближайший хутор в десяти годах пути? Визуально я не так сильно от вас отличаюсь. Если бы не трусы и кровь, то вполне мог бы слиться с толпой.», – размышлял я, стоя и осматривая толпу.