– Неужели поймали?! – всплеснула руками Грета.

– Поймали. Но только фон Бера. Ребенка нигде нет. И, если я сейчас не вытяну из паршивца, куда он дел девочку, боюсь, что завтра будет уже поздно.

– Почему поздно? – не понял Клаус.

– Ночи нынче холодные, – не глядя в глаза сына, пояснил Петер, – если этот нехристь оставил ребенка в каком-нибудь подвале, на складе или в заколоченном доме, до утра она успеет замерзнуть. И тогда никто уже не сможет подтвердить, что это был он. У нас только один шанс судить фон Бера – если на него укажет ребенок, потому как никто не видел, как он похитил дочку судьи. Никто вообще не видел их вместе. А если и видел – нипочем не признается. Так что, если потом мы и найдем мертвую девочку, но фон Бер не признается, что это он ее похитил, его придется отпустить.

– Как же можно отпускать такого… – Фрау Миллер не могла подобрать подходящих слов. То есть подходящие слова были, но их нельзя было произносить вслух и тем более в присутствии Клауса.

– Ни одно из преступлений фон Бера не доказано. Никто не станет свидетельствовать против него, – Петер взял из рук сына клещи и аккуратно положил их в сундучок. – А значит, если против него никто ничего не покажет, то на каких же основаниях его тогда тащить в суд?

Бережно завязав сверток с мясным пирогом в узел, Петер нес его в левой руке, в то время как сундучок с инструментами отяжелял его правую руку. Палач Миллер никогда не клал еду к пыточным инструментам.

В несколько прыжков перемахнув через дворик, Петер вошел в дверку, специально предназначенную для заплечных дел мастеров. Там он пробрался в свою каморку и, переодевшись в рабочую одежду и запихнув в рот кусок пирога, отправился к арестованному.

Однако насильственная смерть, является ли она заслуженной или незаслуженной, всегда искупляет грех, если она встречена в терпении и с благодарностью. Здесь мы говорили о наказаниях, налагаемых за грехи других людей.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

Обычно Миллер приводил в застенки сына, но на этот раз он понимал, что над рыцарем-разбойником придется возиться долго и упорно, потому как фон Бер был сильным и достаточно выносливым человеком, который привык терпеть боль и лишения. Кроме того, судя по всему, проклятый разбойник не был дураком или простофилей, а значит, он понимал не хуже самого палача, что его дело – терпеть до того времени, когда горожане как-нибудь сами собой не наткнутся на его замерзшую жертву и, наткнувшись, будут вынуждены закрыть дело. Потому что он, фон Бер, им все равно ничего не скажет, а мертвые, как известно, молчат.

Мимо палача прошел писарь. Увидев закусывающего перед допросом Миллера, писарь низко поклонился ему, дружески предложив флягу с вином.

– Угощайтесь, моя жена сделала в этом году замечательный сидр, яблочки из собственного сада. Этими руками выращенные, – он улыбнулся, зябко поеживаясь и косясь на просторную округлую комнату, где должен был проходить допрос.

Заслышав шаги приближающегося судьи, писарь сорвался с места, усаживаясь за стол и раскладывая перед собой письменные принадлежности. Дожевывая пирог, Петер поклонился судье и как ни в чем не бывало устроился у горящего камина. Его помощник запаздывал, и палачу это было на руку, так как он еще не видел фон Бера и не выбрал, с чего придется начать.

Вскоре стражники ввели гремящего цепью арестованного, и сразу за ним в зал вбежал взмыленный первый помощник палача Михель Мегерер с красным капюшоном морковкой на голове.

– Зачем это? – спросил Петер, уже зная ответ. – Поди, не казнь, да и ты еще не настоящий палач. Чего ради вырядился?