Я решил съездить в Сычёво[26], дабы понять, можно ли увеличить доход от имения, и, таким образом, покинуть всем семейством Одессу[27]. Я оставался в Сычёво в течение нескольких недель, восхищаясь энергией моего управляющего Карамышева[28], но убедился, тем не менее, что было бы слишком рискованно отказаться от службы в Одессе, не имея других доходов, за исключением таковых от сомнительных сельских урожаев.

Вернувшись в Дрезден, я получил письма от нескольких профессоров о том, что ситуация в Одессе складывалась всё менее благоприятно, что революционные движения усиливались во всех учебных заведениях, что в Одессу прибыл генерал Панютин[29], наделенный безграничной властью, и что он безжалостно арестовывал людей, бросал их в тюрьму и посылал их без всякого судебного разбирательства в Сибирь.

Моя жена[30] умоляла меня покинуть Одессу во что бы то ни стало. Мрачные лица студентов, которых она видела на улицах, пугали ее, и она была убеждена, что в условиях, описываемых одесскими профессорами, я никогда не смог бы серьезно работать. Я выжидал, пытаясь выяснить, можно ли воспринимать всерьез заверения англичан о моих рисунках или это было просто легкомысленной лестью. В итоге я решил поехать в Мюнхен и спросить совета у Ленбаха[31], которого считал лучшим немецким художником того времени. Однажды, встретив его у Пинакотеки, я поклонился. Он ответил и остановился. Я упомянул нескольких человек, ему знакомых, сказав, что это мои друзья. Он еще раз поклонился, а затем, без дальнейших слов, я спросил его, не даст ли он мне три урока по сто талеров за каждый.

«Я даже не знаю, как это делается, – сказал он, смеясь. – Советовать, учить, объяснять – это не мои сильные стороны. На самом деле я сам никогда не знаю, получится ли что-то. Возможно, Вы больше узнаете, глядя, как я пишу картину, нежели слушая мои разъяснения. Приходите ко мне завтра около четырех часов, когда я буду работать над портретом. Вы можете понаблюдать за мной и это Вам ничего не будет стоить».

Я горячо поблагодарил его за такую щедрость, добавив, что всё это крайне самонадеянно с моей стороны.

«Поступайте, как пожелаете», – сказал он, и мы раскланялись.

Позднее мне пришла в голову идея пойти в Академию изящных искусств, где мне рекомендовали профессора Габла[32]. Я попросил его прийти в отель и взглянуть на несколько моих акварелей.

«Приходите лучше в мою мастерскую, – сказал он, – там просторно и Вы сможете использовать модели, совсем не мешая мне».

На следующий день я пошел к нему домой, купив рекомендованные им инструменты, и работал пять-шесть недель в его студии. Иногда и другие художники там работали. Они все говорили об искусстве и давали друг другу советы. Вскоре я распрощался со всеми, прийдя к убеждению, что раз эти господа могли зарабатывать деньги таким образом, то не было причины, по которой не мог бы сделать этого и я.

Добрый Габл не взял с меня оплаты, что весьма меня тронуло.

Вернувшись в Дрезден, чтобы не нанимать модель, я написал автопортрет.

После долгих раздумий я решил попросить отставки у министра просвещения. Она была принята, но мне нужно было вернуться в Одессу, чтобы дочитать мой цикл лекций зимой и дать университету время найти мне замену. Моя семья осталась в Дрездене.

По прибытии в Одессу, я обнаружил, что Володкович[33] и другие мои друзья провели всю ночь, обсуждая, не было ли более разумным послать мне телеграмму, чтобы не возвращаться туда в такие неспокойные времена, особенно, когда кто-то распространил слух, что я состоял в партии нигилистов. Я не боялся обвиненений в какой-либо государственной измене, и был рад, что вернулся – но какая научная работа могла идти в такой небезопасной атмосфере?