Но Митрофанов продолжал выкрикивать с трибуны нелепые слова. А в зале, словно кролики перед удавом, коллеги с трепетом и страхом слушали эту «речь обличителя»:

– И даже не в Самойловой дело! Я хоть и человек в газете, как говорится, новый и молодой, но все замечаю! Мы расслабились, товарищи! Да! В то время, когда наша партия, наш любимый вождь товарищ Сталин говорит и предупреждает об опасности, мы сами потворствуем буржуазным недобиткам! Потворствуем и ломаемся! Идем на поводу! Да, да! На поводу! Уступаем себе в малом, а в конечном уступаем врагам!

Над залом пронесся ропот недовольных голосов. Присутствующие переглядывались и, не понимая, куда клонит Митрофанов, спрашивали друг у друга, что он имеет в виду. Пончикова встала и, постучав ладошкой по столу, крикнула:

– Тише, товарищи! Тише! Соблюдайте тишину! Дайте товарищу Митрофанову закончить.

Димка прервался и с благодарностью смотрел на комсорга. В его глазах мелькнул огонек преданности. Такая искорка проскакивает у цепного пса перед хозяином, который выносит миску с кислыми щами и костью.

– Нет, товарищ Пончикова! – вмешался майор.

Энкавэдэшник приподнялся и, обведя взглядом зал, добавил:

– Мне вот тоже лично не понятно, что имеет в виду товарищ Митрофанов? А? Поконкретнее надо! А то тут вот обвиняет весь коллектив в политической близорукости и потворстве буржуазной идеологии, я так вас понял, товарищ Митрофанов? А сам говорит расплывчато! Нет уж, если есть какие-то факты – говорите конкретнее! А так выходит, вы всех обижаете, и все имеют право возмущаться!

Пончикова прикусила губы и села. Она растерянно смотрела на майора. Тот ухмыльнулся и пожал плечами:

– Просим вас, товарищ Митрофанов, поясните, куда вы клоните! И не стесняйтесь, тут все свои, и критика, если она по делу, лишь на пользу!

Митрофанов слегка смутился. Димка шмыгнул носом и покосился на президиум. Майор развел руками и ехидно улыбнулся. Смирнов сидел красный как вареный рак, сжав ладони перед лицом и уткнувшись в них носом. Павел понял: главный редактор боится. Он боится каждого слова, а еще больше – каждого движения своего соседа в оливковом кителе с красными, словно капли крови, петлицами. Абрикосов тяжело вздыхал и кивал головой, словно старый мерин перед загоном на бойню. Его седая макушка двигалась вверх-вниз.

– А что, могу и примеры! – вновь уверенным голосом прокричал Димка. – Вот, мой друг и товарищ по работе, и вообще сосед по кабинету Паша Клюфт поддался на провокацию. Он не устоял перед этой гадиной Самойловой. И написал, что она ему втемяшила! А втемяшила она ему страшные вещи! Страшные, товарищи!

Павел опешил. Он почувствовал, что у него вот-вот остановится сердце. Страх, пронизывающий все клеточки его кожи, окутал тело. К горлу подкатил комок. Клюфт почувствовал себя парализованным от ужаса. Все присутствующие невольно повернули головы и смотрели на него. Павел ощущал на себе любопытные и сочувствующие, а главное презрительные взгляды коллег.

– Да, товарищи! Как мне ни горько говорить, но я скажу! – продолжал свою речь Митрофанов.

Его голос слегка дрогнул. Димка тяжело вздохнул и, словно актер, развел руками, ища поддержки у зрителей:

– Да, вот его статья! Причем, как вы видите, на второй полосе нашей газеты! Почти сразу за передовицей! А как она называется? А? Как? И как такое название пропустил главный редактор? А называется она, товарищи, вот как! – Димка поднял вверх руку.

В его ладони был зажат номер газеты со статьей Павла: «Мерзость, несущая опустошение» о суде в Минусинске.

– Вот, товарищи, называется статья: «Мерзость, несущая опустошение!» А как вы думаете, откуда эта цитата? А? Думаете, сам Павел ее придумал?! Нет! Ничего подобного! Это статья из пресловутой книжки под названием «Библия»! Этого печатного опиума для народа! Этого издания по обдуриванию и одурманиванию нашего советского народа попами и буржуями! И врагами! «Мерзость, несущая опустошение»! Написано в так называемом Новом Завете от какого-то там… Матвея! Стих двадцать четвертый, строка пятнадцать! Можете проверить!