Клюфт медленно поднялся. Петр Ильич не смотрел в его сторону. Он, стесняясь, прятал глаза. Павел попятился к двери. Он почувствовал, что ноги трясутся. Нет! Они тряслись не от страха, они тряслись от волнения. От этой неожиданной вести, о будущем человека, которого он считал своим профессиональным кумиром. «Самойлова! Она арестована. Неужели она тоже связана с этими страшными людьми?! Бред! Ольга Петровна – милый и душевный человек! Она никогда вообще грубого-то слова не говорила! И вот она арестована! Вера! Верочка, ее те страшные слова! У него дома! Ее исповедь, которую нельзя слушать! Неужели она права! Нет! Нет! Бред! Все это какое-то страшное недоразумение!» – Павел все еще не верил в то, что ему сообщил Смирнов.

Клюфт повернулся и нащупал холодный металл ручки двери кабинета. Петр Ильич его грубо окликнул:

– Стой! Иди сюда! Как ты будешь без этого писать! Это-то возьми! Возьми! И учти, сдашь мне лично! Бумаги пришли из крайкома партии, я за них расписывался! – Смирнов протянул несколько листов с текстом, распечатанным мелким шрифтом.

Клюфт медленно вернулся и взял протянутые ему бумаги. Он почувствовал кончиками пальцев, что они были гладкие и холодные. Павел покосился на верхний листок в пачке и прочитал:

«Речь товарища Сталина на заседании президиума Верховного Совета СССР».

Клюфт опустил бумаги и прошептал:

– Я могу теперь идти?

– Идите, товарищ Клюфт! И помните, какая на вас возложена ответственность! Думайте и вдумывайтесь в каждое напечатанное вами слово! В каждое! – Смирнов говорил это противным тембром, с каким-то металлическим присвистом в голосе.

Павлу вновь показалось, что говорит это главный редактор совсем не ему, а кому-то постороннему! Из кабинета он вышел словно в забытьи. Секретарша Надя, жгучая брюнетка с накрашенными ярко-красной помадой губами, попыталась ему улыбнуться. Но девушка, увидев гримасу растерянности и страха, лишь ухмыльнулась. Она, поправив прическу на затылке, забарабанила пальчиками по клавиатуре печатной машинки.

Как Павел оказался в своем кабинете, он не заметил. Его поход по коридору редакции словно выпал из памяти. Клюфт плюхнулся на стул возле своего стола и положил рядом с печатной машинкой листы с речью товарища Сталина. Очнулся Павел лишь от прикосновения руки. Клюфт вздрогнул и обернулся. Димка Митрофанов смотрел на него немного испуганно, виновато улыбаясь. Его губы что-то бормотали, но Павел слов не слышал. Вновь, на этот раз увесистый, удар по плечу. Павел вздрогнул. Голос Митрофанова звучал словно издалека:

– Паша! Что с тобой? Ты меня вообще слышишь?!

Рыжая от веснушек физиономия Димки как всегда выглядела немного туповато. Его голубые маленькие глазки бегали, словно у озорного поросенка, нашкодившего в загоне. Митрофанов взглянул на стол и схватил листы с речью Сталина:

– О! Ни фига себе! Вот это да! Тебе что, доверили писать передовицу?! Паша?! Неужели тебе доверили писать передовицу?! Паша?!

– Да… – Павлу не хотелось разговаривать с Митрофановым.

Ему было сейчас противно вообще кого-либо видеть. Он просто хотел побыть немного один! Закрыться в кабинете и посидеть в тишине. Помолчать и подумать! Но Митрофанов, этот выскочка-переросток, куда от него денешься?

– Пашка! Так ты теперь на место Самойловой? Вот здорово! А слышал, что ее арестовали! Слышал?!

– Нет… – соврал Клюфт.

– Пашка! Да ты что?! Об это сегодня вся редакция гудит! Все обсуждают! Все гадают, кому поручат писать передовицу?! И вот ты! Паша! Мать твою, очнись! Ты же теперь избранный! Ты ведущий! Пашка, какое счастье! – Митрофанов буквально подпрыгивал рядом с Клюфтом, постукивая его по плечу.