Отец свернул с дороги и поднялся в гору, насколько хватило сил. Окинул взглядом расположившийся внизу аул и опустился на ближайший валун. Сын сел рядом на корточки.

– До станции нас везли по этой дороге на трех «полуторках». Мы были в первом ГАЗике, а в последнем – сестра отца Назифат с семьей. Никто не знал, куда нас увозят, многие думали, что на расстрел или в концлагерь. Конвой, что завершал колонну, отстал. Муж тетки Исмаил с двумя братьями напали на конвоиров, обезоружили и побежали в горы. Раздались выстрелы. Первая кровь и крики. Помню, с какой силой меня прижала к себе мать. Мне было тогда шесть лет. Назифат с детьми и мужем удалось прорваться через оцепление и уйти от погони. Остальные погибли. Только в семидесятые мы узнали, что они выжили и осели в Турции, – Бостанов повернулся к сыну. – Ты был на ее могиле?

Сын кивнул. Отец одобрительно похлопал его по плечу.

– Пятого ноября 1943 года нас запечатали в вагоны для скота и отправили в Киргизию. А третьего мая 1957 года, сразу после реабилитации, первый эшелон с карачаевцами вернулся на Родину. Из нашей семьи уехали десять человек, а вернулся только отец. После депортации я был здесь лишь раз, приезжал на его похороны. Здесь мне тяжело. Даже Киргизия воспринимается легче, хотя основные потери случились там…

По дороге проехал парень на велосипеде, и пока не скрылся за поворотом, все оглядывался на незнакомцев, сидящих на горе в такой ранний час.

– В пути мы провели пятнадцать дней. При отправке в вагон затолкали почти шестьдесят человек. Голод и холод сделали свое дело. В первую неделю численность изрядно сократилась. На станции Беловодское в Киргизии мы сошли вшестером. Трехлетняя Марзият умерла всего сутки назад. Помню, как ее маленькое тельце отрывали от груди матери. Она не отдавала. Кричала и просила дать разрешения похоронить. Нам разрешили отнести ее к остальным трупам. Она дошла до остановки, где были навалены кучи из человеческих тел, и вложила маленькое холодное тельце в руки молодой женщины, которую еле живую посадили спиной к стене. Уже тогда в ней что-то сломалось. Я увидел в ее глазах безумие.

– Не надо, – еле слышно произнес сын, – не рви себе душу.

– Хочу, чтобы ты знал историю семьи.

– Я читал твои мемуары.

– Там нет подробностей депортации! – грозно выпалил отец.

– Не лучше ли забыть?

– Прошлое и настоящее должны быть в человеческой памяти неотделимы. Пока люди помнят, такое не повторится.

Отец спустился с горы и пошел к машине. Сын покорно двинулся следом и с неприсущим ему терпением выслушал совершенно дикие истории той злосчастной высылки. Закончив рассказ, Вахит Умарович сел во внедорожник с московскими номерами и выпил еще одну таблетку, чтобы унять разбушевавшееся сердце.

– Отвези меня в Киргизию.

– Ты с ума сошел?! Это опасно! – вскипел сын, но под натиском тяжелого отцовского взгляда сбавил тон. – Это опасно для всех.

– Хочу в последний раз взглянуть на могилы матери и Лейлы, – безапелляционно уведомил отец.

Россия, г. Москва

После полуночи приехал первый свидетель – Маркел Петрович Дежнев – бывший глава службы безопасности программы «Аркан». Процедура досмотра ввела нынешнего пенсионера в нервозное состояние. Его провели в комнату для допросов, оборудованную по последнему слову техники. Вахрушев решил немного помариновать Дежнева и с допросом не спешил – застыл в соседней темной комнатушке перед односторонним зеркалом и наблюдал за свидетелем. Дежнев был маленького роста. Пока его вели по коридору, Вахрушев подметил непропорционально широкие плечи. На квадратном отечном лице узкий маленький нос выглядел ущербным. Под глазами набухли мешки.