Полицейские и агенты ФБР относились к нему без должного уважения – но это еще можно было терпеть. Один из депьюти здорово двинул его, но шериф прикрикнул на него, и депьюти прекратил. Единственное давление, которое на него оказывалось – полицейские повесили перед решеткой камеры, где он содержался, плакат с изображением электрического стула и надписью «Слабопрожаренный или с хрустящей корочкой?». Его молча кормили, молча охраняли – и вообще все делали молча.

Когда за ним пришли – он испытал дикое чувство восторга, такое – какое не испытывал никогда в жизни. В бедняцких кварталах вообще все держится на взаимопомощи – один за всех и все за одного, и не помочь своему просто невозможно, если ты не поможешь своему – тебя будет презирать потом весь квартал, ты станешь изгоем, чужим, лишним, за тебя никто не вступится, и рано или поздно тебя убьют. Помощь всегда имела свои пределы. Например, еще в восьмидесятых годах, если копы являлись в их квартал, хватали кого-то и волокли в тюрьму – все это воспринималось с типичным бедняцким смирением, точно так же, как воспринимается гроза с градом или смерть новорожденного, которому некому помочь. Потом границы расширились – и в новом тысячелетии, когда полицейские приезжали в квартал, начинался уличный бой, порой с применением гранатометов.

Но никто и никогда не смел посягнуть на гринго. Никто и никогда не приезжал из Мексики, чтобы убивать гринго у них дома. Старались не устраивать разборки в США, и даже те из боевиков, которые были не мексиканцами, а детьми мексиканских эмигрантов из США, пользовались в бандах большим уважением, даже начиная рядовыми пистолерос. Один умный человек[15] назвал это «синдром дворняжек», это когда человек чувствует себя перед гринго дворняжками, когда он чувствует, что он хуже, слабее гринго, что гринго, если захотят – могут решать его судьбу и вообще могут делать с ним все, что сочтут нужным. Гринго для многих были живым правосудием, никто и не думал противостоять им, и сообщения о казнях мексиканцев в Техасе все воспринимали с тем же самым смирением – нельзя было посягать на гринго. Точно так же бы восприняли и сообщение о его казни – но, видимо, правила игры опять изменились, и гринго уже не были полубогами. Они были обычными людьми, которые самым обычным образом умирали от пуль.

И все тут.

Так получилось, что когда за ним пришли – его никто не охранял. В камерах было три человека, все трое мексиканцы, с одним из них Альфредо перемолвился парой слов и узнал, что тот попал сюда за угоны, а вот второй отказался разговаривать наотрез. Человек в полицейской форме и с автоматом спустился вниз, Альфредо отпрянул от решетки, думая, что пришла его смерть – но этот человек сказал: «Привет!» и начертил пальцем в воздухе букву Z – зетас! Потом он достал пистолет, дважды выстрелил по замку – и Альфредо обрел свободу.

Вверху, в самом полицейском участке пахло порохом, гарью, на спине лежал коп и смешно открывал и закрывал наполненный кровью рот. К тому же он был мексиканцем – мексиканец, который стал копом, уже не совсем мексиканец. Альфредо от злости пнул его, а тот, кто спускался вниз его освобождать – выстрелил в полицейского и убил его. Тут был еще какой-то сеньор в костюме и белой рубашке, Альфредо почему-то его испугался, испугался его пристального, недоброго взгляда. Они было пошли к выходу – и тут на улице стали палить так, что Альфредо испугался – а потом ворвался какой-то тип с автоматом и заорал, что надо сваливать…

Видимо, святой Лоренцо[16] сегодня был на их стороне. Он вместе с этим сеньором в белой рубашке ехал во второй машине, когда началась стрельба, а потом первая машина что-то снесла и остановилась. Сеньор в белой рубашке выходил, потом у первой машины было два выстрела – и те, кто ехал в головной машине, перешли в их машину, отчего ехать стало тесно. Потом они поехали дальше, даже мигалку включили.