Тьма уже начинала окутывать всю окрестность, то-ли от вечернего сумрака, то-ли от огромной тени облачного гриба. Космонавты не проявляли никакой паники или же нервозности, демонстрируя спартанское спокойствие и самурайскую невозмутимость, не смотря на весь фатализм сложившейся ситуации, в отличие от коренного жителя Койоны, поведение коего могло бы вызвать опасение, если бы не ремни безопасности – абориген, схватившись руками за голову, будто маятник, раскачивался в своём кресле взад-вперёд, что-то монотонно мыча себе под нос. Никто даже не успел отследить момента прекращения воздействия силового луча на «Аркуду» – разведчики обнаружили это чисто визуально, поскольку скорость принудительного скольжения совершенно не менялась, и теперь уже иная неведомая мощь продолжала столь же плавно тащить броневик к краю пропасти, до которого оставалось каких-то сотни метров.

Плат, спохватившись, уже было потянулся к замку зажигания, как вдруг всё электрооборудование транспортёра, издав протяжный издыхающий стон, заглохло, погрузив людей в кромешный мрак. В какое-то мгновение воцарилось, давящее на психику, затишье, скоротечность которого прервал звук «в-в-вух!», дополнившийся внезапным рывком вездехода вперёд, отчего тела его обитателей, словно припечатанные к спинкам своих кресел, абсолютно обездвижились. Однако ощущение тяжести вскоре исчезло, а на смену ему пришло чувство падения – машина, явно, летела носом вниз, при этом расположение экипажа оставалось вертикальным, относительно воображаемой линии горизонта, благодаря автономности кресел, которые на этот раз оказались не друг за другом, а друг над другом, как бы образуя, своего рода этажи поперёк пикирующей кабины, чего экипаж не мог увидеть, а только умозрительно позволил бы себе предположить. Наступила опустошающая невесомость.

Киян открыл глаза… или ему это только показалось… Возможно, он и не закрывал их вовсе. На всякий случай, он ненадолго зажмурился, и вновь широко распахнул веки – никакой разницы, только зияющая чернота вокруг. Пугающее молчание экипажа в самом начале падения становилось теперь удушающе подозрительным, когда уже не только не было видно и слышно, но даже ничуть не ощущалось какого бы то ни было полёта вниз!

Командор с опаской обратился к остальным: «Ребята, вы там в порядке?». В ответ – издевательская тишина. «Эй! Меня кто-нибудь слышит?» – он уже перешёл на крик. Вдруг, в душе его повеяло ледяным холодом – ведь, он не услышал собственного голоса! Решил проверить, и завопил, как ему казалось, со всей мочи: «Экипаж!» А потом ещё и ещё раз: «Демстик! Никлот! Ольстин! Дана!» – нет, это был не его голос. Он ужаснулся – это были его… мысли! Да, он как бы слышал, как бы свой голос, но, на самом деле, он лишь мысленно взывал к своему боевому братству. Первой пришла мысль о контузии, возможно, сделавшей его глухим. Тут он решил наощупь убедиться в наличии своей команды на борту, и в каком-то злом содрогании, потянул руки к груди, чтобы вслепую расстегнуть замки на ремнях, но кисти рук словно провалились куда-то в пустоту…

«Что за бес?!» – уставший от «сюрпризов», Плат начинал уже психовать. Он тотчас испытал почти инстинктивное желание потереть ладонями лицо, но опять ничего не достиг – ни лицо, ни ладони не почувствовали друг друга. «Как??? Этого не может быть!!! Бред какой-то…» – Кияну в голову (или её фантом…) вдруг закралось подозрение в собственной безвременной кончине. То есть, он, вроде бы, всё ещё продолжал ясно мыслить, но при этом, тело его, вероятно, было уже мертво, и находилось, наверно, далеко от… души. «Ну, дела!» – в такой непроглядной тьме и могильной тишине, в отсутствии силы тяготения и движения, без всяческого ощущения пространства и времени, только и оставалось что гадать. «Меня нет… физически нет. А если я и существую, то… мысленно. Мысль – это и есть я. Боже, как бы мне хотелось заснуть, если я сейчас бодрствую… а может даже и окончательно умереть, если я всё ещё жив!» – в другой ситуации он, действительно, так мог бы и умом тронуться, но, видимо, осознание невыполненного долга, загубленной миссии и потери своего подразделения оставляло командору невыносимую муку переживания наяву происходящей нереальности.