Несмотря на нашу радость, оказывается, что сестра заказчицы живет в пятиэтажке. Поэтому приходится пыхтеть и охреневать, спуская долбанный диван пешком. Пока тащим его с Дэном, ругаюсь, как сапожник, он же, интеллигент, читает по памяти Шекспира. Понятия не имею, откуда строчки, но по смыслу подозреваю, что из какой―то трагедии.

Пока грузим диван в газель, дважды чуть было его не роняем. На третий ― он всё―таки слегка касается земли. Не сильно и только ножкой. Обходимся, как говорится, малой кровью, но и на этом наши неприятности не то, чтобы кончаются. Тачка заводится только с десятого раза и буквально через пять минут мы встреваем в жуткую пробку.

А как проходит ваш день?

― Я бы слона сейчас съел, ― выдыхает Вавилов, откидываясь на спинку кресла.

Жрать охота, это правда. Я весь день не ел. Внутри никотиновый дым и литра три бутилированной. Ну и леденец ― Дэн подкинул. Сейчас бы бургеров или пиццы. И банки две пива. Жизнь бы сразу наладилась, а пробка уже не казалась бы такой изнурительной.

Через двадцать минут поток начинает понемногу рассасываться, и через десять Дэн уже паркуется в жилом дворе. Глушит газель и пока ищет, куда сунул листок с домофоном ― мат придурка ещё красноречивее диалогов Шекспира ― забираюсь в кузов. Всё время, пока снимаю крепления, блокирую любые мысли своего одноклеточного мозга. Потому что как только он начинает проявлять активность, перед глазами и в памяти моментально всплывает Гладкова.

Ее большие девственные глаза лишают долбанного покоя. И не потому, что я запал, нет. Просто в голове не укладывается, как после всего случившегося можно быть такой лицемерной сукой? Смотреть так, будто тебе жаль? Будто ты сочувствуешь и всё прочее? А больше всего знаете что бесит? Её поведение. Она ведёт себя так, будто и не чувствует за собой вины. Абсолютно. Никакой. И эта мысль без анестезии выламывает рёбра.

Я крышей еду, представляя, что буду постоянно её видеть, запах чувствовать, слышать. Она будто ядовитый дым, въедается под кожу, иначе как объяснить то, что я весь ею пропитан?

Даже сейчас, здесь, её звонкий смех трещит вибрациями в голове. Невыносимо.

― Нашёл, ― усмехается Дэн, ― под сиденье завалилась. Ну что, потащили?

Собираюсь ответить, но трезвон в голове повторяется вновь. Затем снова.

Неа. Это не фантазия.

Я мог бы поклясться, что…

Гладкова?

Здесь?

Какого…

― Минуту мне дай, ― хриплю и, пропуская ответ Дэна, иду как дебил на голос.

Заворачиваю за угол, натыкаясь на её до скрипа в ушах раздражающий смех, который теперь наяву вижу. Соня стоит, болтая с каким―то недоумком. Распинаясь перед ним. Спиной, но я сразу её узнаю.

На ней короткая белая юбка, едва прикрывающая округлую попу, в цвет ей укороченный ― вроде спортивный ― топ и подходящие ко всему этому кроссовки. Светлые волосы завязаны в высокий хвост, покачивающийся в такт движениям её головы.

И я мог бы решить, что девчонка увлекается порнухой, если бы не знал, что для неё она слишком труслива. Хотя за деньги, наверное, и могла бы. Мамаша ведь её смогла.

Не знаю, что держит меня здесь, зачем вообще на всё это смотрю, и почему стерва так меня волнует. Не должна. И я не должен. Бесит невозможно. Мысленно обкладываю себя трехэтажным и уже собираюсь свалить отсюда нахер, как рука мудака в дурацкой кепке вдруг ложится на её талию. Не знаю, что происходит со мной в этот момент и как это объяснить, но я будто с цепи слетаю. Даже не досматриваю этот спектакль до конца. Срываюсь и лечу к ним, как оголтелый. Сломать ублюдку челюсть ― первое, что приходит на ум. И я мог бы ― руки чешутся невыносимо