Дед…отец того монстра, который калечил их мать. Мать, которая предпочла умереть и убить своих детей, лишь бы не жить в позоре. Тамир ее боготворил…Тархан ее ненавидел. Она обрекла их на жуткое детство…Все золото и драгоценности, привезенные Батыром, дядя пропил…а потом и сам умер от туберкулеза. Долгие годы они зарабатывали тем, что просили милостыню возле храма. Их не гнали, потому что у Даваа были связи. С его смертью все усложнилось…место отберет Жирдяй. ОН давно на него метит. Их больше не пустят просить милостыню у храма. Все. Место пропало. Таковы законы улицы.

Они остались совершенно одни в огромном доме. Первое время доедали то, что было. Пока ничего не осталось…пока не закончилась последняя крупинка сахара. Тамир хныкал от голода, а Тархан притащил нарезанную с дерева кору и швырнул ему на колени.

– Ешь. Завтра пойдем на рынок.

– Попрошайничать?

– Попрошайничать. Нарисуем тебе синяки под глазами, раны. Даваа, когда в театре работал, там кое-что из грима домой принес. Будешь ныть, как ты умеешь, а я деньги собирать. Может, больше заработаем, чем раньше с дядькой.

– Там не наше место…погонят и люлей всыплют!

– А ты – трус?

– Сам ты трус!

– Я смотрю, ты бессмертный, старшему брату перечить!

– Тоже мне старший, на тридцать минут раньше вылез.

– Могла б, она б нас еще тогда удавила. Может, и к лучшему было бы. Да нет…она надеялась кусок пожирнее от деда урвать.

– НЕ смей про нее так!

– Не то что?

Сцепились, как всегда. Наградили друг друга тумаками, но утром они все же отправились на рынок. Первое время им даже кое-что подали из жалости, а потом кто-то из своих узнал одного из братьев.

– Проклятые! Сыны дьявола! И мать дьяволица их! Из воды восстали! Гоните их! Происки Сатаны!

Мальчишек избили, деньги отобрали, и они еле унесли ноги с рынка. Тархан перевязывал ушибы и ссадины брата, а сам смотрел перед собой, сжимая челюсти и вспоминал, как старый хрыч приезжал…снова и снова вспоминал. Как потом дядька из города примчался с какой-то бумажкой. Пьяный, но такой счастливый.

– Заставил я его! Вытянул для вас будущее, маленькие ублюдки! Слышите?! Признал…он дал вам свою фамилию! Вы – Дугур-Намаевы теперь!

– Лучше б ты пожрать принес!

Буркнул Луу и заглянул в пустую сумку дядьки.

– Дурак! Это… – он потряс перед лицом мальчика бумажкой, – дороже любых денег. Это право быть человеком! Не безотцовщиной, не сыновьями детоубийцы! А признанными!

– Я жрать хочу, у меня желудок сводит, а ты опять бухой.

Потом он нашел ту бумажку…новое свидетельство о рождении, где у них у обоих была другая фамилия. А с ним и…бумажку об отречении и отказе от любых претензий к своим гребаным однофамильцам. Дурак был дядька. Ему фамилия была важна. Обелить имя матери…чтоб ублюдками их не называли.

Банда бездомных их не приняла. Гнали отовсюду. Били палками, закидывали камнями.

– Проклятые идут! Гоните их! Твариии!

От голода их тошнило и двоилось перед глазами. Все давно было продано, съедено. Они лежали с Тамиром на холодном полу и смотрели в потолок, не в силах пошевелиться. Тамир спал…и Луу не знал, проснется ли он снова. Откроет ли глаза на рассвете. Им нужно поесть. Но от голода уже нет сил даже встать, от голода болят ноги, суставы, дерет горло.

До рассвета еще несколько часов, но он не принесет им с братом ничего хорошего. Это будет просто еще один холодный рассвет. Где-то вдалеке раздался писк, и Тархан повернул голову, приоткрывая опухшие глаза. Нет, не от слез. Он не плакал. Никогда. Они опухли от кровоподтеков, когда его снова избили за попытку просить милостыню.

Наверное, это правильно. Что они вот так сдохнут. Они же проклятые. Они дети самого дьявола. Их никто не похоронит. Скорее всего, сожгут вместе с домом.