– А еще я подумал… – Аластор зорко следил за фраганцем, держа кисть в меру расслабленной, чтобы не перенапрячь ее раньше времени, – что освободить вас от своей персоны – это слишком великодушно. Вдруг вы уже и сами готовы помереть, лишь бы не… как же это… – Он припомнил и процитировал по-фрагански: «Не мучиться с упрямым ослом, у которого обе руки не просто левые, а еще растут пониже спины, завязавшись в узел!»

– Какая прекрасная память, – удовлетворенно сообщил д’Альбрэ на том же языке. – С такими способностями не пройдет и следующих пяти лет, как вы научитесь держать рапиру изящнее, чем конюх – лопату для навоза. А там уже рукой подать до возможности меня убить! Что касается желания это сделать, то я был непростительно благодушен в последнее время, если оно утихло. Постараюсь исправиться!

Его рапира взметнулась жалящей змеей – и Аластору стало не до острот. Стиснув зубы, он отбивался, иногда переходя в атаку, но гораздо реже, чем хотелось бы. И ни одна из этих атак не закончилась победным уколом. Улучив момент, Аластор перебросил шпагу в левую руку, но не потому, что это дало бы какое-то преимущество – только не с этим противником! – а просто ради тренировки. Месьор глазом не моргнув поддержал игру, пару минут поработав правой, а потом тоже сменил руку, но вдруг опустил оружие.

– Слишком медленно, – бросил он, ничуть не запыхавшись. – Что с вами сегодня такое? Устали?

Это уже была не привычная шутка, которыми они привыкли фехтовать так же часто и с не меньшим удовольствием, так что Аластор поморщился и откровенно признался:

– Нет настроения, простите. Да, я знаю, что противник не будет ждать, пока оно появится…

– Неужели вы и правда считаете меня брюзгливым старикашкой? – изумился д’Альбрэ. – Разницу между куражом и честным старанием мы давно выяснили, как мне казалось.

О да, еще в первый год. И Аластор вряд ли забудет, как до темноты в глазах ненавидел надменного фраганца, не принимающего в качестве оправдания никаких причин. Для слабости не может быть извинений! У вас дурное настроение, юноша? Пробегите разок вокруг усадьбы, а лучше – три раза. Либо ваше настроение исправится, либо для него появится более веское основание.

А потом злого, но уже измученного Аластора ждали ненавистные «танцы», как месьор называл тренировку на вкопанных в землю чурбачках разной высоты. Каждый день и не меньше часа! Сначала по ним приходилось бегать и прыгать, а потом, едва Аластор научился не падать с лично Барготом придуманных деревяшек, месьор коварно велел заменить их другими – потоньше! Вдобавок на некоторые чурбачки были положены круглые деревянные брусья, по которым тоже пришлось бегать, и ладно бы – прибитые, но они выскальзывали из-под ноги, как живые! Аластор, ругаясь, спрыгивал вниз, и это означало, что все упражнение следует проходить заново. Ну и, разумеется, потом к «пляскам» на чурбачках добавилось фехтование на них же. Нет, будь это игрой, она, пожалуй, показалась бы забавной. Но ведь не каждый день, да еще когда ноги трясутся от трех пробежек вокруг усадьбы, которые незаметно превратились в пять, потом в десять…

Когда в этом году месьор поздравил его с днем имянаречения, снисходительно «разрешив» по такому поводу пробежать полтора десятка раз, Аластор от возмущения даже не нашел, что сказать, хотя в чем занятия с фраганцем точно пошли ему на пользу, так это в умении не лезть за словом в карман. Остроты д’Альбрэ обожал и оценивал очень своеобразно: чем достойнее Аластору удавалось ответить на его вечные подначки, тем дороже приходилось расплачиваться за это на тренировке – игра, в которую они оба втянулись с азартом!