– Бывший боевой отряд, – напомнил Ноа. Бывший командир отряда Бодхи, чье тело разрисовано надписями на санскрите.

– Что с Долбалаланией? – спросил Тормунд, возвращаясь к Каришке.

– К Алании приставили охрану, ее никуда не выпускают из спального отсека, кроме как на работу, – лепетал тонкий голосок.

– Пусть там и сидит!

– Она спрашивает, что нам делать дальше?

Тормунд некоторое время молчал: брови нахмурены, губы поджаты, глаза бегают из стороны в сторону. Наконец-то его безумие начинало уступать животному страху перед собственной смертью. Они все чуют, что им осталось недолго. Все, кто заперт в этом ряду клеток, чувствуют приближение кончины.

– Пусть не высовывается. Надо подождать хотя бы пару дней. Потом посмотрим.

Каришка тяжело вздохнула.

– Теперь давай, дуй отсюда! И чтоб осторожно! – наказал Тормунд и потеребил девчонку по макушке.

– Ты же вернешься к нам? – вдруг пролепетала девочка.

Тормунд замялся. Остальные в камерах притихли.

– Ты обещал защищать нас. Ты ведь сдержишь обещание? – снова прошептала девочка.

Тормунд ухмыльнулся.

– Конечно! Вот только придумаю способ пройти через стены тюрьмы и сразу рвану к тебе!

Каришка довольно улыбнулась. Она не понимала сарказма.

– Я буду ждать! – лицо ребенка сияло.

А Тормунд не посмел разбить ее надежду. Ведь он – Падальщик, а Падальщики это неумирающая надежда.

– Вот, это анальгин, – она протянула тряпичный сверток с пилюлями сквозь решетку.

А потом развернулась, и ее след простыл.

– Чего мы этим добьемся? Мы не сможем ничем управлять из-за решетки, – раздался голос из соседней камеры.

Ноа сидел на бетонном полу и в свойственной ему буддистской манере гладил огромную крысу, повадившуюся выпрашивать у него крошки соевого брикета, что заключенным приносили раз в день. Крыса быстро дрессировалась и уже знала свое имя – Ратнабхадра, что в переводе с санскрита означало «великолепная прелесть». Буро-серая шкурка была грязной и местами выдрана клочьями после драк с сородичами за еду или территорию. Своим потрепанным видом она метафорично дополняла Падальщиков, искромсанных недавней заварушкой. Торс и плечи ребят были испещрены гематомами – вмятины в броне от пуль наносят нехилые повреждения мягким тканям.

– Мы должны хотя бы следить за обстановкой на базе, – возразила Ольга-командир Бесов, чью скулу пересекал длинный шрам с запекшейся кровью – пуля чудом прошлась вдоль лица, не прошив череп насквозь.

– А смысл? У нас нет контроля.

– Предлагаешь впасть в состояние «сомати»? – буркнул Тони, чья камера располагалась напротив камеры Ноа и который больше остальных возражал против антисанитарных игрищ с крысами.

– По крайней мере, не рисковать жизнями девчонок и Алании, – Хай Лин заняла сторону Ноа, который еще в детстве стал ее неофициальным братом, названным ей благодаря стечению разных обстоятельств: и прискорбных и не очень.

Несмотря на возражения Полковника Триггера, притворно разъяренного смертью Генерала, с которым он, видишь ли, прослужил сорок лет бок о бок, Хай Лин все же оказали первую помощь – бронебойная пуля прошла сквозь защиту и пробила ей лучевую кость, и теперь ее рука была в гипсе и подвязана в треугольную косынку, а сама Хай Лин мучилась от дикой боли. Разумеется, никаких обезболивающих им не положено. Как и милосердия.

– Они сами вызвались навещать нас. Тем более, в охране есть наши люди. Риск минимален, – прокряхтела Бриджит, чья камера граничила с Тони.

Ей досталось хуже остальных: гематомы расплылись по торсу, плечам и ногам, она не могла стоять, едва ли могла сесть, не вскрикнув от рези в мышцах, и все то время, что она провела в камере, она продолжала неподвижно лежать на полу, мучаясь от ноющих болей по всему телу. Големы набивали ее свинцом остервенело, когда увидели, что она помогла Калебу скрыться.