Я уже нажимал кнопку с цифрой семь. Далеко же мне сегодня придется забраться. Я надеялся, что им не пришло в голову попросить меня принести оттуда шкаф на первый этаж.

Маленькая коричневая тетрадка стала моей единственной отрадой. Я перечитывал ее перед сном и мне становилось легче, я каждый день перелистывал ее, пока в один день не увидел, как она догорает в печке. Для этой женщины не существовало ничего святого, слово ответственность было для нее лишь пустым звуком, ее не волновало, что ест семилетний ребенок, пусть хоть вообще ходит голодный. Я пытался топить печь, и много раз обжигался, я ловил кур и отрезал им головы, я дружил с соседской девчонкой, но ее родители не разрешали ей дружить с сыном пьяницы. Мать могла уйти из дома на три или четыре дня, могла возвратиться с каким-нибудь мужчиной. Она повторяла, что я ничтожество, копия отца. Она натянула на дверной косяк толстое покрывало, и таким образом определила где чье владение.

В лифт втиснулась очередная партия людей. Медсестра с какими-то склянками прижалась к стенке, отец с двумя близнецами устроился посредине, последним вошел плотник, с трудом затащивший в лифт две большие белые балки. Какой-то мужчина попросил меня нажать на кнопку третьего этажа. “Как же долго все это!” – подумал я про себя.

Так и текла моя жизнь, я ловил соседских кур и воровал из чужих огородов овощи, собирал в лесу ветки для того, чтобы топить печь. Мать редко выходила из комнаты, только если к ней приходили мужчины, они всегда приносили еду и алкоголь. Она говорила, что я уже взрослый и сам должен уметь прокормиться. Мне было всего девять…

Лифт остановился на третьем. Плотник с большим трудом выпихнул из лифта злосчастные балки и пошел восвояси. Горели кнопки четыре и пять. Путешествие затягивалось…

Когда мне исполнилось десять, я приобщился к сбору ягод и грибов. Рядом с деревней проходила трасса, и то, что я собирал, хорошо раскупалось. В двенадцать я начал следить за огородом, получалось посадить совсем немного, но мне одному вполне хватало. Я пытался готовить, сначала выходило что-то горелое, но потом стало получаться вполне съедобно, да и выбора не было. Мать все так же пряталась под покрывалом. Она говорила, что ей от меня ничего не нужно, даже тепла в доме, ведь дрова приносил я. Мне редко удавалось увидеть ее. Она куталась в фуфайки и шали, была похожа на старуху, с опущенными веками и вечно перепутанными волосами.

Вот и загорелась кнопка семь. Я любил вспоминать отца, но только не мать. Для меня она – не более, чем женщина, что дала мне жизнь, и жизнь, надо сказать, невеселую. Она просто женщина в шали, старая, сгорбленная женщина.

Как же хорошо, что мои предположения разнились с действительностью. Мне не пришлось перетаскивать шкаф с седьмого этажа, однако то, о чем меня попросили, мало чем отличалось от погрузкуи пресловутого шкафа. "Эй, парень, отвези-ка этих покойничков в морг!", – попросили они. Ничего себе просьбочка! Я проглотил комок в горле и положил руки на каталку. Я никогда не чувствовал ничего похожего. Я словно могильщик, делаю темное дело. Я шел по коридору, пару раз пришлось спрашивать дорогу, потому как я никогда не бывал в этой комнате с коротким названием. Почему-то никто не горел желанием мне ответить или показать дорогу, все шарахались, словно от прокаженного. Я старался не смотреть на то, что скрывала белая, больничная простынь. Какая мне разница, что за несчастный там, на каталке? Я уже ничем не смогу ему помочь. Только я ошибся. Не несчастный. Два небольших бугорка и красивый маникюр на пальцах маленьких ног… несчастная.