Тут я все сержусь – мне все кажется, что ничего не подвигается и ничего не будет к Твоему приезду готово. Маляры кончают завтра сени, паркетчики кончены, но еще по комнатам проводят звонки, еще не кончены перила у винтовой лестницы.
Тоже и электричество еще не везде кончено. Боюсь, что от запаха краски голова у Тебя и у детей заболит, я уже привык, не чувствую.
Вообще я так боюсь, что не понравится Тебе, и столько я вложил в этот дом труда и хлопот, что он опротивел мне. Ничего я не умею делать без Тебя, все у меня вкривь и вкось. Меня напугал полициймейстер, что зимою страшно дороги коренья и овощи, и я велел накупить всего, но, конечно, не поваришке, а каптенармусу полиции. Теперь весь погреб полон, и будут завтра еще шинковать капусту – я купил машинку.
Сегодня пришла корова – все для нее было куплено: горшки, ведро, цедилка. Ее доит Елизавета.
Повар требует каких-то сковород и еще чего-то. Я помню, что гувернер в прошлом году удивлялся, что я так много покупаю, а теперь не хватает. Он говорит, что очень много увезено в Колноберже и там оставлено.
Кроме того, он требует посуду для людей и ножи и вилки для них. Куплю эмалированные, а ножи, вилки черные. Я тут присмотрел одного городового из солдат – тихий, покорный, непьющий и приличного вида. Не лучше ли такого подучить, чем брать балованного и испорченного? Ты решишь, а то буфетчика нет. Сегодня устал – похороны и молебен (17 окт<ября>). На похороны приехала Ольга Веселкина, племянница покойного. Вчера в театре играли великолепно «Развод Леонтьева», но для княжон пьеса скабрезна.
Целую, душка, чем ближе свиданье, тем тяжелее разлука. Тоскую по Тебе. Но лучше посиди еще день в Москве, а не надрывайся. Люблю. Целую ручки Мама.
20 мая 1904 г., Саратов
Дутя, радость моя, хотя 12 ½ ч<асов> ночи, но я пишу два слова, чтобы не оставить Тебя без известий. Сейчас вернулся из Аткарского уезда и все благополучно кончил.
Вместо одного места пришлось поехать в два, т. к. накануне моего приезда крестьяне по соседству разобрали самовольно весь хлеб из хлебозапасного магазина.
Везде удалось выяснить зачинщиков и восстановить порядок: я просто потерял голос от внушений сходам. Мои молодцы казачки сразу внушают известный трепет. Слава Богу, удалось обойтись арестами, без порки. Теперь, надеюсь, все успокоится. Я так привык к вагону, что странно спать в кровати. Тут холода 6˚ и дожди – это для урожая великолепно. Письма от Тебя не нашел – всего было за все время 1 открытое из Колноберже в день моего отъезда: вот даль!
Чегодаева водворена, отлично справляется, и, кажется, все остаются, даже не прочь остаться и Мыльникова, но хочет, чтобы ее просили, одна Кокуева угрожает отставкою.
В столовой>9 до 65 обедов в день, и все хвалят.
Прощай, ненаглядная, что-то в уютном Твоем уголке?
Как я люблю Тебя.
Деток и Тебя крепко целую.
Твой, люблю!
Миклашевского приговорили на 6 лет каторги.
2 июля 1904 г., Саратов
Дутик мой Олинька, сегодня вернулся из Кузнецка и нашел три вкуснейших Твоих письма. Приехал я на несколько часов раньше, чем думал, так как в Кузнецке неожиданно мне было приказано сесть в царский поезд, так как государю угодно меня принять. Эффект на станции был полный, а Бреверн и Казимир, которых я взял с собою, были в упоении. Казимир всю ночь бродил по поезду, а Бреверн похудел от счастья. C'est une amabilité, de Котя Оболенский>10, qui a arrangé cette affaire avec l'Empereur. L'Empereur lui a dit, qu' il etait très content de me voiturer et de me revoir[3].
Он меня принял одного в своем кабинете, и я никогда не видел его таким разговорчивым. Он меня обворожил своею ласкою. Расспрашивал про крестьян, про земельный вопрос, про трудность управления. Обращался ко мне, например, так: «Ответьте мне, Столыпин, совершенно откровенно». Поездкою своею он очень доволен и сказал: «Когда видишь народ и эту мощь, то чувствуешь силу России». Но всего в письме и не напишешь. В заключение государь мне сказал: «Вы помните, когда я вас отправлял в Саратовскую губернию, то сказал вам, что даю вам эту губернию „поправить“, а теперь говорю: продолжайте действовать так же твердо, разумно и спокойно, как до сего времени». Затем совершенно серьезно он обещал мне приехать в Саратовскую губернию и в Балашовский уезд (!!). Он отлично помнил, что старшина сказал ему: «Не тужи, царь-батюшка».