Взяв ключ, Надин вставила его в замочную скважину и, мысленно молясь, чтобы он подошёл, повернула против часовой стрелки. Механизм податливо щёлкнул, отпирая замок. Сдержанно улыбнувшись, она вставила второй ключ в верхний замок, и он так же легко открылся. Неожиданно раздавшийся за спиной скрип заставил Надин вздрогнуть. Из-за соседской двери показалась старушка с девочкой лет пяти.

– Надя? Я думала, ты уехала из города. Как давно я тебя не видела. Неужели помирились? – с теплотой в голосе спросила соседка.

– Нет. Просто пришла вернуть кое-какие вещи, – сказала Надин, стараясь не выдать охвативший её ужас.

– Может, помиритесь ещё. Ну ладно, я пойду. С внучкой погулять надо. А ну-ка, поздоровайся с тётей.

– Здрасьте, – явно смущаясь, девочка опустила глазки.

Надин хотелось заплакать, и казалось, она не сможет сказать ни слова. Глаза стали влажные, былой самоконтроль таял. Держась из последних сил, она открыла дверь и сказала:

– Здравствуй, солнышко. Погуляйте сегодня подольше. На улице отличная погода.

Девочка кивнула, взяла бабушку за руку и они вместе пошли вниз по лестнице. Оставшись наедине, Надин затащила в квартиру чемодан, захлопнула дверь и закрыла лицо руками. Тёплые ручейки медленно потекли из глаз. В ту секунду ей не хотелось мстить. Она лишь желала вернуть всё на сорок три года назад и родиться в другой семье. В семье, где отец не будет напиваться до самой смерти, а мать не будет ломать жизнь дочери, словно деревце, едва успевшее прорасти. Но вернуть назад ничего нельзя. Можно лишь воздать по заслугам.

Вытерев слёзы, Надин раскрыла чемодан, достала канистру с бензином и осмотрелась. На первый взгляд квартира не сильно изменилась. Тёмно-зелёные обои в коридоре сменились бордово-чёрными, и казалось, в нём стало ещё теснее, чем раньше. У входной двери всё так же висело овальное зеркало в винтажной раме, от которого всегда веяло безвкусицей и запахом нафталина. Под ним стояла другая, но столь же громоздкая тумбочка из тёмного дерева, тяжёлая и фундаментальная, как каменные глыбы Стоунхенджа. Полы, уложенные паркетной доской, были натёрты до блеска, как и всё, за что цеплялся взгляд. Надин вздрогнула, вспомнив, сколько времени в детстве у неё отнимала уборка. Вечернюю прогулку во дворе нужно было заслужить, а мать имела крайне высокие представления о чистоте. По-настоящему встав на ноги, Надин пообещала себе, что больше никогда не возьмёт в руки тряпку, и в годы процветания хорошо платила домработнице. После, оказавшись на дне, она не нарушила своего обещания.

Войдя в комнату матери, Надин не смогла сдержать нервного смешка. Казалось, интерьер вобрал в себя элементы всех стилей разом. Деревянная мебель с позолотой, нарочито подделанная под старину, невозмутимо соседствовала с современным телевизором, занимающим половину стены. Люстра и бра холодно поблёскивали сталью и стеклом на фоне однотонных бархатных обоев цвета пыльной розы. Под полкой со старинными иконами висела картина с невнятной, но дорого выглядящей абстрактной живописью.

«Мама, мама. Могла ли ты потратить мои деньги ещё более бездарно…», – промелькнула в голове мысль.

Насмешливая ухмылка не сходила с лица Надин до тех пор, пока её взгляд не упал на прикроватную тумбочку, где стояли рамки с семейными фотографиями. Их было пять, и ни на одной из них она себя не увидела. Обида, неожиданно её охватившая, показалась странной ей самой, ведь у неё не было причин ожидать чего-то другого. Все поступки матери говорили о том, что она вычеркнула старшую дочь из своей жизни, но почему-то именно эти фотографии стёрли последние сомнения в том, что это действительно так. Непрошеные слёзы вновь защипали глаза, и Надин разозлилась на свою мягкотелость.