– Феодосий... – Сиплый голос похохатывал. – Ну ты, Бредень, даешь. Феодосий, твою мать.

Бредень откинул монашеский капюшон, под которым действительно оказалось благообразное лицо и аккуратная, клинышком, бородка. Чувствовалось, что её с утра расчесывали.

– А говорил-то как, – не унимался сиплый. – Прямо излагал. Красиво паришь, Бредень. Или тебя теперь Феодосием и кликать?

– Так я ведь жил при монастыре. Столовался там, все у них знаю. Год, почитай, там прожил.

– А, ну тогда понятно. И тебя там что, Феодосием звали?

– Нет. Но там был отец Феодосий.

– Ну, все равно. Оторва ты, Бредень. Баско их развел, не подкопаешься. А по глине кто, Хвощ говорил?

– Понятно, Хвощ.

Вернувшиеся рыцари «монахов» уже не застали. Трупы настоящих привратников были найдены в кустах неподалеку. Время, конечно, упустили. Если б не Олег, вообще получилось бы глупо, но и полтора потерянных часа отыграть не удалось.

Банда Хвоща растворилась в огромных лесах под Угличем.

Глиняная птаха в кармане запищала переменчивой трелью. Вызов на связь; судя по руладам, Варька. Тарас вытащил «соловья», щелкнул клювом.

– Слушаю.

– Мя-ау, – сказали на том конце. Точно Варька.

– Как дела? – спросил школяр.

– Мяау, мя-ау, – доложилась Варька. В смысле, не особенно дела, могли быть и получше.

– Ты чего хотела? – не слишком вежливо поинтересовался Тарас, но сбить Варьку с поэтической волны не удалось.

– Мя-а-ау. Мур-р-р.

– В смысле, чтобы я приехал?

– Мя. – Утвердительная интонация не нуждалась в пояснениях.

– Ты, кстати, Никиту видела сегодня?

– Мя, – снова сообщила его пассия, но на этот раз интонация была противоположной. Мол, на хрена тебе Никита, если я, красавица, с тобой воркую.

– Да не мякай, скажи, видела или нет?

– Мя, мя, мя.

– Точно нет?

– Мя. Мя-ау, мур-р, мя-ау!

– Вечером приеду.

– Мур-р.

– Мур, – лаконично попрощался Тарас и щелкнул клювом глиняной свистульки. Спустившись с верхней площадки, он уселся на сиденье. Вагон медленно катился в район, где жил Никита. Тарас надвинул на глаза форменную кепку и попытался задремать.

– Нет, ты представляешь? Стиральное корыто опять искрит.

– У тебя ж было такое.

– Было. Было, чтоб ему мордой об забор, поганому наладчику. У вас, говорит, порошок просрочен. Как будто тараканье крыло портится. Его хоть год держи, хоть четыре года.

– Ага. То-то у тебя полка в подсобке завалена. Запаслась.

– И у тебя были бы завалены, если бы возможность появилась. А я что вынесла, то вынесла. И тебе, кстати, целую коробку тогда дала.

– Неполную.

– А ты не жадуй. Сама тоже... В огороде без цветов. А таракан – он всё равно не портится.

– Так там же не только таракан. Там ещё мыло, корица, там намешано что твои салаты.

– Ты хоть салаты мои не трожь. Я ей про корыто, она мне про салаты. Или ты считаешь, оно нормально, когда вместо чистого белья из корыта дым с искрами идет?

– Дым-то чёрный?

– Дым цветной. Нормальный дым, чинить можно. Что ж, думаешь, я совсем без понятия?

– А Манечкин мужик, он не могёт?

Одна из громкоговорящих женщин сменила интонации на шёпот, свистящий и почти такой же звучный.

– Вона, школяр сидит, попросила бы его. Он бы враз твою корыту настроил.

– Не согласится, – ответили таким же шёпотом, – а согласится, так знаешь сколько запросит? Проще новое купить.

– А ты крылом рассчитайся. Тараканий порошок каждому нужен. Так слежится, а так хоть в пользу пойдет.

Тарас приподнял кепку. Теток, оказывается, было три. То ли третья молчала, то ли он путал голоса. Школяр встал и пошел к выходу из вагона. Посадские тетки снова завозились за спиной.

– Пошел, пошел барчук, как же.

– Гребостно яму простой женщине помочь.