В небо с громким хлопком взлетали осветительные ракеты. Их мигающий красный свет на несколько коротких мгновений выхватывал из темноты крышу землянки в три наката, брезентовый, просевший от снега навес со столом под ним, противотанковые ежи и замершие на изготовке пулемёты с тонкой наледью на стволах. Иногда Игорь соскребал её куском фанеры, хотя знал, что занятие это пустое – через десять минут лёд нарастёт заново. Просто тревога не давала ему сидеть спокойно. Она свернулась внутри точно моток медной проволоки, царапала сердце, не давая дышать, и Игорь нервно вышагивал по окопу. Туда-обратно, туда-обратно…

С немецкой стороны послышалась музыка, и следом тут же заговорил рупор. Кто-то с сильным акцентом убеждал красноармейцев переходить на сторону Рейха, обещал вдоволь вкусной сытной еды, красивых женщин и уважительное отношение. В общем, все блага мира. Игорь горько усмехнулся. Вот уж от еды бы он точно не отказался! Они всем полком второй месяц сидели на отрубном хлебе и водянистой каше. Но переходить на сторону фашистов он не собирался. Лучше голодным, да со своими, чем с набитым животом среди чужих.

– Опять падлюки свою верещалку включили? – сонно сказали сзади.

– Да уж… – Игорь скривил губы. – А тебе чего не спится?

Славик Мурашин, давний знакомый и нынче однополчанин, зябко поёжился, поднял воротник шинели и втянул голову в плечи.

– Да эти… – недовольно мотнул он головой в немецкую сторону, снял зубами варежку без указательного пальца и выудил мятую пачку папирос из кармана. – Когда у них уже матюгальник этот паскудный поломается?! Я скоро его кому-нибудь из них в жопу воткну, ей-богу.

Игорь вытащил из вежливо протянутой Славиком пачки папироску, дунул в неё и зажал зубами. Вспыхнула в ледяной темноте небес очередная красная ракета, а в сомкнутых ладонях Игоря заплясал тоненький огонёк спички.

Они молча курили, вдыхая горький дым. Пальцы на ногах немели от холода, с губ отслаивалась кожа. Пурга затихла, и теперь только беззвучно сыпался мелкий сверкающий снежок, понемногу припорошивая чёрное, развороченное подошвами солдатских сапог окопное дно. Игорь ковырял носком сапога его хрупкую белую бязь.

– Жена-то так и не написала?

– Нет. – Игорь глубоко затянулся. – Может, писем не получала. На старый номер почты пишет…

– Может.

Они снова замолчали.

– Сейчас, говорят, в Питере совсем худо.

– Знаю.

Тишина вдруг стала неестественной. Звенящей. Тугой, как тетива. Игорь встревоженно огляделся. Ничего, только снежок сыплет из чёрного нутра холодной ночной мглы, да толкнутся над головой серые тучи, то и дело кучно наползая на серпик месяца.

– Пожалуй, нужно поспать хоть часок, – выдохнул он вместе с дымом.

Славик согласно кивнул, и тут в оледенелом воздухе коротко, но оглушительно просвистел снаряд, и метрах в десяти с силой шарахнул взрыв, выворачивая и выкидывая вверх пласты земли вместе со снегом. Игорь машинально свалился на живот и прикрыл голову руками. Снова свист – и опять где-то рвануло. По телу ударила жёсткая взрывная волна, застрекотали выстрелы. Топот ног. Кто-то рывком поднял его и, перевернув на спину, прислонил к стене окопа. Чьё-то лицо белым пятном расплывалось перед глазами, будто в мутном мареве.

– Живой?

Игорь кивнул. Солдат, пригнувшись, побежал дальше. Игорь попытался встать, но ноги отказывались слушаться. Взрыв. Бурлящий рыжий огонь взвился ввысь, точно безвольную куклу откинув солдата назад. Искры – пламя – косматые всполохи – зигзаги… Небо, только минуту назад оледенелое и холодное, плавится, течёт по лицу кипящей расплавленной смолой, выжигает глаза. Горячо… больно… небо течёт… Нет, не небо. Кровь – липкая каша из грязи, снега и крови. Алые полосы… Пули!..