В тот день воздух прогрелся до плюс тридцати, и мать приняла решение не выходить в огород, а впервые на моей памяти просто позагорать.

– Такая жара. Поливать сейчас нельзя. Конечно, можно подергать траву у дома, но я боюсь получить солнечный удар. Хоть бы дождь пошел, что ли… – сказала она, присаживаясь на краешек раскладушки.

– А потом ты будешь жаловаться на слишком дождливое лето, – не выдержал я. По мне так взрослые только и делали, что выискивали поводы для недовольства. Отец усмехнулся, открывая баклажку минеральной воды и вливая в себя единым глотком почти половину содержимого. – И если тебе жарко, зачем ты решила загорать?

– Какой ты сегодня хмурый, мой милый. – Мама не обиделась. Напротив, мои слова вызвали в ней очередную волну умиления.

Я скривился. Еще одна особенность старших: никогда не отвечать на твои вопросы одним предложением. Такое впечатление, что они стараются вместить в него все известные слова, кроме «да» и «нет».

А еще родителей приводит в восторг, когда дети приходят к тем же выводам. Что тогда происходит с их лицами! Не лица, а лики. Так и светятся вселенской любовью и безграничной гордостью.

«Какой ты умный, какой самостоятельный», – говорят они, подразумевая «как ты похож на меня». Но стоит выругаться, как тут же отметают всякую похожесть, а от умиления не остается и следа.

– Ну, мам! – Я взвыл, старательно выворачиваясь из крепких объятий. – Я не хмурый. И вообще, можно мне пойти погулять?

– Чтобы к шести вернулся. И обязательно надень что-нибудь на голову.

Над забором показалась круглая мордаха моего лучшего друга Сеньки. При всех своих недостатках этот малый обладал одним незаурядным достоинством: он мог залезть куда угодно. Да что там, он был богом альпинизма, и мы никогда не сомневались, что в будущем он легко покорит Эверест.

Я быстренько метнулся в дом, кое-как нахлобучил панаму и выбежал вон со двора. Родители не стали меня останавливать, хотя в их взглядах сквозило неодобрение. Они-то свое пожили, им теперь точно незачем так носиться.

– Пойдем на площадку?

А еще друг никогда не здоровался. И это также меня восхищало. Сенька ненавидел формальности, считая их уделом людей, которым нечего сказать. Сам он мог трещать без умолку в течение сорока минут. Клянусь, мы замеряли.

– Здорово. – А вот я рос типичной жертвой хорошо воспитания. – Когда-нибудь мои предки тебя поймают. Папа сам чинил забор, и ему очень не понравится, что ты на нем висишь.

– Ого, ну, извини. – Сенька опасливо отодвинулся от калитки и похлопал по ней ладошкой, как по норовистому жеребцу. – Если бы я знал… у тебя классный отец. А мой ничего тяжелее молотка в руках не держал. Зато знаешь, что он мне подарил?

– Ни малейшего представления. – Судя по горящим глазам Сеньки – живого слона. Тот подвигал бровями:

– Попробуй угадать! Это очень крутая штука.

– «Тетрис»?[1] – У меня самого никакого «Тетриса» не было, и я просто стал перебирать все то, о чем мечтал сам. – Самокат? Настоящий футбольный мяч? Коньки? Какую-нибудь энциклопедию?

– Виу! – Сенька изобразил рукой низко летящий самолет, обозначая пределы моей фантазии. Ему явно доставляло удовольствие издеваться над другими. Но я сдаваться не собирался:

– Собаку? Настольную игру? Да, блин, не знаю я! Мне в голову только велосипед приходит.

– Велосипед не может приходить в голову, – безапелляционно изрек Сеня. Я растерялся, готовый к любому объяснению, кроме следующего: – Он туда вкатывается. Эй, врубаешься? Велосипед с колесами, а не с ногами.

– Ты дебил, Сенька, – не нашелся я с ответом. Не знаю, где друг выкапывал подобные шуточки, но вворачивал он их с таким пониманием, словно все сказанное только что родилось в его голове.