В самый разгар маккартизма Джейн должна была заполнить анкету, скрыто выясняющую ее лояльность властям. Отвечая на вопросы, она совершенно не старалась себя защитить, а наоборот, пыталась со свойственным ей патриотизмом пристыдить составителей. Ее первая большая книга опровергла то, что считалось профессиональным каноном. Она успешно сражалась с самыми влиятельными фигурами Нью-Йорка. На пике славы и влияния она собралась и уехала из Нью-Йорка и начала все заново в Канаде.
Но вот проблема: Джейн, казалось, с самого начала обладала подобной независимостью, или эксцентричностью, или бесстрашием – чем бы это ни было. (С самого начала? То есть это было заложено в ее генах? Удачи с защитой этой идеи.) Конечно, было что-то, что оставляло ее невосприимчивой к универсальным рецептам, передаваемым учителями, старшими, коллегами и авторитетными экспертами, что-то, что оставляло ей свободу спорить, спрашивать, думать самой, следовать за своей звездой. Если эта книга имеет своей целью осветить какую-либо тему, кроме жизни самой Джейн Джекобс, то эта тема – конфликт независимого рассудка с общепризнанным мнением.
Все, что сделала Джейн Джекобс, прежде чем стать знаменитой в возрасте сорока пяти лет, и позднее, в течение оставшейся жизни, она делала в промежутках между приготовлением пищи, заботой о детях, сборкой пасхальных корзин и уходом за садом. Уже в первые часы работы в архиве Джейн Джекобс в Бостонском колледже я понял, что что-то, ээээ, отличается от всех прежних героев в моем новом объекте исследований. Я провел целый день среди личных вещей и корреспонденции человека, чей замечательный дар предвидения и интеллект проявлялись во всем, что она делала, в каждом написанном ею письме, каждой подготовленной ею книге, каждом собрании, на котором она выступала. Но все это разыгрывалось на фоне ее жизни как девушки, женщины, жены и матери. Джейн не была домохозяйкой, но ее жизнь не была и мужской жизнью. Эта «женская работа», с которой справлялась Джекобс, пока писала «Смерть и жизнь», «Экономику городов» и другие книги, сделала ее для меня, автора нескольких биографий «великих мужчин», чем-то новым, с чем тоже надо считаться.
В кратких биографиях и биографических справках Джейн обычно не называют феминисткой; по крайней мере, это не первое, что мы о ней думаем. Она не говорила ни на одном из разнообразных языков феминизма и не обращалась непосредственно к феминистским темам. И все же, как не думать о ней как о феминистке? Ее имя периодически упоминается в списках для чтения во время Месячника женской истории[34], в блогах по «историям женщин» и тому подобном. Она вошла в список «300 женщин, которые изменили мир» наряду с Рейчел Карсон и Бетти Фридан[35], женщинами-учеными, чьи фундаментальные работы появились почти в тот же момент, что и «Смерть и жизнь», точно так же повлиявшими на время, в котором мы живем. Когда представители власти спросили ее насчет профсоюзной деятельности, Джейн заявила, что выступает за «уравнивание платы между мужчинами и женщинами за схожую работу»[36]. Это случилось в 1949 году. Через несколько лет она гордо написала о родственнице, которая, «веря в женские права и женские способности», обзавелась собственным печатным станком, чтобы издать свою работу, «не используя мужской псевдоним».