Навстречу чёрному седану неслось разбитое кенийское шоссе: в кузовах грузовиков бились друг о друга баллоны со сжиженным газом, подлетали на колдобинах бензовозы, мусорные самосвалы выпускали облака пыли, песок мелкой дробью колотил по крыше и капоту. Тонны ржавого металла, сажа выхлопа, темнота и грохот.

Славик проверил картинку. Сигнал сбежавшего спутника был таким же разбитым, как шоссе, изображение на экране двоило, лагало, но мощности хватало, канал держался, запись шла, гигабайты живого укладывались цифровыми штабелями в массив защищённого сервера в Эмиратах.

Славик ждал финала – и дождался. Дверь в комнату вынесла обутая в армейский ботинок нога, шестеро в камуфляже без знаков различия раскидали по углам тела – парню с дилдо в анусе прилетело прикладом китайского калашникова в лицо – и потом money shot, ради чего он всё затеял. Непостижимая чёрная дыра калибра 9х19 посмотрела прямо в камеру и кончила в лицо Славика короткой вспышкой. Финал, оргазм, моментальная смерть, африканский шик. Гонорар можно умножать на два.

Когда изображение пропало, Славик выключил телефон, вынул симку и выбросил её в темноту кенийского шоссе.

Если бы не окна во всю стену, здание коворкинга на окраине парка выглядело бы один в один как сортир при шашлычной на шоссе под Казанью, деревянная обшивка поверх типового каркаса из шлакоблока, матовая металлочерепица цвета сырой печени. А так, с окнами, пряничный домик из андерэйдж-нейро. На этом месте до Перехода была конюшня, за ней чёрный кованый забор и немного подальше смотровая над мостом, где сейчас ходят электрички. Со смотровой открывался вид на закат и на закатный Сити в облаке смога. Я вставила в один из скриптов воспоминание об этом месте. Это моя фишка, вставлять в скрипты свои воспоминания, реальные истории, чтобы потом незнакомые люди под них кончали.

Я была здесь с любовником, даже не любовником, так, случайным мужиком из тиндера. Был такой, тиндер. Мне нравилось, что у мужика кабриолет и усы, рисковое сочетание, но мне нравилось. Мы пили мартини из бумажных стаканчиков, потом я пошла под мост пописать, он за мной, хотел посмотреть, и я ему быстро подрочила, прямо там, пока писала, на корточках, задрав юбку, с трусами на лодыжках. Под мостом пахло мочой, мужик повернулся спиной к любителям закатного Сити и кончил за минуту. Я сначала расстроилась, а потом подумала, хорошо, что под мостом, а не в постели и не в кабриолете. Кабриолет был красивый. Закат был красивый. Мартини я не особенно люблю, с этим мужиком мы больше не встречались. Может, там и сейчас такое случается, но только уже не на закате, а по ночам, потому что на закате никому особо не подрочишь. Среднее время прибытия патрульных Комитета семь минут.

Сквозь окно коворкинга бликовала большая эспрессо-машина, как в настоящем баре. Над машиной висел ретропостер с первым послевоенным фем-президентом, слоган Vote Shulman и старая афиша Morgenshtern. Под потолком после Нового года остался моток белёсого дюралайта, снаружи над дверью мелкая надпись белым по чёрному, коворкинг. И логотип объединённых городских сервисов. Видишь такой, значит, можно смело заходить, внутри точно будет не меньше трёх камер наблюдения. Ну и семь минут, не забывай.

Открыла дверь, зашла.

Некрасиво постаревшая барная стойка из IKEA, кресла-мешки с пенокрошкой возле стены, у стойки рядом с эспрессо-машиной парень, с виду лет двадцать, может, двадцать пять, крупные тупые губы, тестостероновый прыщ на лбу, очки, на футболке надпись Cycling is my therapy. На стойке нейромаска, прошлогодняя модель, хорошая, только на групповых сценах немного лагает. Сейчас со скидкой можно купить. Возле бокового окна на барном стуле спиной ко мне ещё один, с виду постарше парня, стучит двумя пальцами по клавишам, спина грустным колесом, свитер с оленями.