Я настолько наловчилась в восполнении моего хлипкого бюджета за счёт собственных умелых рук, что не обращала внимания не только на причины и границы этой самодеятельности, но и на вопрос, кому от этого польза. Вот теперь и посмотрим, как мне удастся смастерить нам новую квартиру: взять коробки из-под яиц, скрепить их шампурами для шашлыка. Подумать только, как далеко я могла бы в этом зайти: может, не только постричь, я бы и грудью выкормила Зиласа и Зофи, если бы Фридерике меня об этом попросила? Может быть, даже и выносила бы их для неё?

– Известно же, – сказала Фридерике, когда мы сидели на солнце перед кафе.

Это было осенью три года назад, когда между нами всё было уже не так радостно, но мы ещё регулярно встречались. Больше не у них дома, а лучше где-нибудь в городе, в общественном месте. И вот мы сидели и болтали, и я жаловалась, что мне тяжело оплатить в одном месяце две групповые поездки от детского сада и две от класса, а Фридерике сказала:

– Известно же. Об этом надо заранее думать, можешь ли позволить себе детей.

Я уставилась на неё. Она смотрела не на меня, а вслед людям, которые гуляли по нашему кварталу – мимо бутиков с уникальными вещами. Кто мог их себе позволить, а кто нет, кто делал покупки для себя, а кто по чьему-то поручению, так сходу сказать было нельзя. И Фридерике, и я – мы, должно быть, тоже выглядели со стороны одинаково; правда, я в этот момент немного растерянно. По крайней мере, неспособна была что-нибудь возразить. Было ли то начало или конец, то есть конец моей дружбы с Фридерике или начало моего присутствия в реальности? Ибо, разумеется, она была права: известно же, что дети стоят денег и что не обзаводишься тем, чего не можешь себе позволить.

Вера тоже сидела с нами за одним столом, глядя в свою тарелку, собирала пальцем крошки и ничего не говорила – и это было нормально, потому что можно было допустить, что она ничего и не слышала. С момента рождения Леона Вера по большей части занята собой, всегда на грани коллапса и в размышлении о своих ошибочных решениях, а высказывание Фридерике относилось, возможно, не столько ко мне, сколько к Вере или вообще ко всем матерям, которые постоянно жалуются и хотят сочувствия. У всех слишком мало денег, или слишком мало времени, или слишком много детей, или слишком много стресса, слишком мало радости, слишком мало секса, забитые сливные трубы или грыжа межпозвоночного диска. Откуда бы ей было это знать! Что деньги не растут на деревьях. Что привлекательность партнёра пропадает, а сидячая работа перегружает позвоночник. Что вещества, смываемые в канализацию, не исчезают только оттого, что ты их больше не видишь!

Мне следовало бы это знать и спросить себя, почему же я всё-таки не знала, а Фридерике явно знала. То ли она была умнее меня, то ли умела рассчитывать, размножаться ли ей, и если да, то с кем и когда? То, что Ингмар оказался врачом, было, по моему разумению, случайностью; практично, конечно, но это не было предметом расчёта.

Только после того, как я довольно долго думала об этом – в покое у себя в каморке, – до меня дошло, что Фридерике, может, уже в четырнадцать лет знала, что это значит – создать семью: что надо при этом обращать внимание на почву и фундамент.

«Нельзя строить свой дом на песке!» – такой девиз достался ей при обряде конфирмации.

А мне какой девиз достался? Про птиц небесных, которые не сеют, не жнут, о которых и так позаботятся.

Дом, в котором уже четыре года живут Ингмар с Фридерике, а также все мои старые друзья, имеет в качестве фундамента бетонную плиту метровой толщины и не имеет подвала. Он и не нужен дому, сказал Ульф, на нём можно сэкономить, картошку уже не приходится запасать, а от грядущей войны такой подвал всё равно не защитит, зато он будет при каждом ливне заполняться водой.