Потом разговор опять ненавязчиво перескочил на святой лик покойного. Губский скрипнул зубами – еще два-три дифирамба, и его стошнит.

– Поверьте мне, – заплакал зам. – Я никогда не рвался стать руководителем этой фирмы. Мое место вот здесь, в этом кресле, – он обеими руками показал на кресло. Лева тоже не отказался бы от такого кресла. Мягкое, удобное, а главное, крутится. Пещерник удавился бы от зависти. – Я просто не потяну такой высокий пост, вы меня понимаете? Вы ведь знаете, как говорят: мой стакан не велик, но я пью из своего стакана…

– Полагаете, вас уже обвинили в убийстве? – загоняя злость в угол, бухнул Губский.

Осенев ахнул. Прижал ручонки к груди. И взмолился:

– Да я вас уверяю…

– Всего доброго, – простился Губский.

Мария Андреевна уже была не одна. Обидно. Лощеный тип в твидовом двубортнике сидел нога на ногу и рентгеновским взглядом просвечивал Губского. Час откровений откладывался.

– Мария Андреевна, дорогая, где бы мне найти аналитический отдел? – подчеркнуто-вкрадчиво осведомился Лева.

– Под нами, – подчеркнуто-холодно ответила секретарша.

– Послушай, я так не играю. Ну ездил я на эту дачу, ну и что? – раздражению Туманова не было предела. – Ну давай взвалим на меня всех собак, выразим дружное «распни его!» и упрячем в кутузку…

– Чего ты заводишься? – разозлился Губский. – Какая кутузка? Кто тебя обвиняет? Тебя может обвинить человек со стороны, но не я. Какого хрена тебе его убивать?

– А жизнь спокойная надоела, – слегка приутих Туманов. – Тебе какая разница, зачем я его убил?

– Так я не пойму, ты его убивал или нет? – Губский криво ощерился.

– Нет, ты пойми, – Туманов положил локти на стол и злобно вперился в собеседника, – я не делаю тайны из того, что ездил на дачу. Об этом знала секретарша, а она могла раструбить всему миру. Вся контора могла знать… Да какого дьявола? Я по делам ездил… Какие дела – тебе неинтересно, там все легально. Дела мы решили, в полдесятого я убрался, в десять был в городе. Если тебя заботит алиби… – Туманов сделал выразительную паузу, как бы проверяя друга на вшивость.

– Давай, давай, раскручивайся, – подбодрил Губский.

Глава аналитиков печально покачал рано седеющей головой.

– В картишки нет братишек, так, Лева?.. У бабы я был, отвяжись. Улица Ленина, два, квартира двадцать четыре. Волина Оксана.

– Что, Паша, «интим не предлагать»? Или предлагать? – Губский обрел серьезный вид. – Ладно, замяли. Шуток не понимаешь.

– Не понимаю.

– Кравцова замочили после одиннадцати вечера.

– Вот и прекрасно. Похоже, это был не я.

– Ладно, это был не ты.

– При Кравцове я процветал, Лева. Я был барином, я выполнял конкретные дела, за которые имел кудрявые премии, и знать не знал, что так обернется. Ты не поверишь, Лева, я в натуральном ауте. Кравцов – знаковая фигура, сидеть в его тени и получать при этом приличный прожиточный минимум – предел мечтаний. В наши-то времена!.. Ты понимаешь, что при новом директоре я буду первым кандидатом на вылет?

– Кто из стоящих ниже мог стать преемником?

– Из местных – никто, – решительно отмел Туманов. – Осенев – тряпка, Котляр – мелок, правая рука Кравцова Бушуев, царек в отделе реализации, – стар, исполнительный директор Барчуков – из тех, кому вольготно в тени, где можно обставлять разные делишки…

– Слушай, – удивился Губский, – а у тебя кабинет не прослушивается?

– Нет, – выплюнул Туманов. – На чем я остановился?

– На разных делишках.

– А-а, – Туманов махнул рукой. – Все это пустая говорильня, Лева. Директора назначает Москва. Москва его и отсылает, когда неугоден. Но не убивает втихаря, запомни. А Кравцова не за что было отсылать: фирма работала.