Еще один здоровяк сидел на стуле прямо напротив меня. На физиономии здоровяка расплылся огромный, от уха до носа, синяк.

Набитые кулаки, пятьдесят четвертого размера пиджак, шея борца-тяжеловеса. А на шее – дебильная голова пятилетнего ребенка.

Чтобы все достоинства столь замечательной головы были лучше видны окружающим, парень наголо брил свой недоразвитый череп.

– Дима, он очнулся.

У парня был недружелюбный голос. Его дорогой пиджак был весь заляпан грязью. Есть от чего быть недружелюбным.

– Очнулся? Это хорошо.

Лежавший на диване Дима оставил в покое приемник, встал и потянулся. У него был огромный… необъятный организм.

Дима шагнул поближе ко мне.

– Значит, ты у нас тот самый журналист Стогов?

– «Тот самый»? Развяжи руки, я дам тебе автограф.

– Давай лучше я дам тебе по зубам. Хочешь?

– Не-а.

– Хорошо, что не хочешь.

По идее, глядя на него, я должен был описаться от испуга. Терпеть не могу типов, ведущих себя как герои дешевых gangsta-movie.

Я попробовал угадать:

– Грабить будете?

– Зачем грабить? Нам чужого не надо. Ты нам, Стогов, наше отдай.

– А я что-то брал?

Дима походил по комнате, а потом сел верхом на колченогий стул.

– Стогов, давай не будем ссориться.

– Давай.

– Отдай бумагу по-хорошему.

Я напрягся, пытаясь понять, о чем он.

– О чем ты?

– Я о бумаге, которую тебе в туалете передал китаец.

Я закрыл глаза. Голова гудела. Перед глазами плавали тухлые огненные круги. Кроме того, меня слегка подташнивало. Возможно, от удара по затылку. А может быть, после девяностошестиградусной китайской водки.

Китайцы… китайцы… Бизнесмен Ли? Консул Дэн? Как много новых китайских друзей появилось у меня за последние сутки!

– Никакую бумагу мне никто не передавал.

– Можешь умничать сколько хочешь. Пока не отдашь бумагу, отсюда не выйдешь.

– Но я действительно не в курсе насчет бумаги.

– Значит, ты никогда отсюда не выйдешь.

– Да?

В таком ключе мы поговорили с ним еще какое-то время. Бритоголовый Дима кусал ноготь большого пальца и злился.

– Ты вчера с шаболдой в «MoonWay» ходил?

– Ходил. Только без шаболды. Она ко мне уже там подошла.

– Китаец с вами был?

– Ну был. Только он не со мной был. С девушкой. В смысле – с шаболдой.

– А ты?

– Что я?

– Ты с ним о чем разговаривал?

– Ни о чем я с ним не разговаривал! Нужен мне твой китаец! Он хотел купить мне водки. Давайте-ка, говорит, ребята, я вас алкоголем угощу. Очень он у вас тут в России вкусный.

– Ну и?..

– Что «и»?

– Дальше-то что было?

– А ничего не было. Пошел китаец за водкой… по дороге в туалет заглянул… там его и застрелили. Не ты, кстати?

– И бумагу он тебе не передавал?

– Он хотел мне стакан с водкой передать. Но не успел.

– Пердула получается, а? Когда он в «MoonWay» шел – бумага была у него. На трупе бумаги уже не было. А в клубе, кроме тебя, он ни с кем не разговаривал. Куда ж она делась?

– Ну как сказать? Все-таки человек в туалет пошел. Знаешь, зачем в туалете бумага нужна?

– Ты поостри, поостри! На Северном кладбище целая аллея отведена для тех, кто со мной острил.

Скажу честно: я не люблю долго разговаривать с незнакомыми людьми. От этого я непроизвольно завожусь, нервничаю. Я вообще нелюдимый человек. Но как мне было не поболтать с Димой, если я сидел привязанным к стулу, а он стоял надо мой и задавал вопросы?

Вопросов было много. Вопросы были глупыми и непонятными. Сам Дима тоже был глупый и непонятный. За окном светало. Распаляясь и краснея шеей, он продолжал задавать вопросы по поводу бумаги, китайца и туалета.

Два раза он порывался ударить меня по лицу. Правда, ударил только один раз. Он кричал:

– Порву как грелку!

Я отвечал:

– Не ори. По утрам я пью таблетки, и глухота почти прошла.