Я видел Тео Лютера издалека. Для слепого он слишком резво бегал возле дирижаблей, да и вряд ли незрячему доверили бы работу с легковоспламеняющимся газом. Найти правду внутри орды Кари оказалось еще сложнее, чем я предполагал. Люди начали окутывать предводительницу еретиков нелепыми легендами.

– И что же случилось? – скептически спросил я.

– Кари их исцелила.

Три слова выпорхнули изо рта Шэнни легко, как бабочки.

– Она сделала их снова целенькими.

По спине пробежали мурашки. Я встал и отошел от костра в сгущающуюся тьму. Лагерь бормотал в затылок, после пламени чернота ночи казалась непроницаемой, но постепенно глаза привыкали.

Эту историю я слышал в разных вариантах – из уст мрачного продавца пороха, от разбитных жонглеров, которые раскручивали горящие круги ради потехи, от бывшего крестьянина, от раскаявшегося мародера, примкнувшего к войску Кари, от надменного дворянина, ненавидящего церковников, и даже от дочери кузнеца. Каждый рассказывал историю по-своему, добавлял детали, забывал что-то или приукрашивал, но финал был одинаковым. В их понимании Кари по каким-то причинам обладала возможностью исправлять ошибки, допущенные Богом.

Так или иначе, получив союзников, она продолжала делать все, чтобы вызвать возмущение, зависть и ненависть городской знати и церкви. Кари стала собирать опальных механиков и изобретателей, чьи идеи показались церкви слишком смелыми, и построила свои дирижабли, что было строжайше запрещено. Механиков взял под крыло Тео Лютер, увлеченный науками, и вскоре ему было чем защитить беглецов. Годар повысила цены на железную руду из своих шахт, чем вызвала огромное недовольство мэра, и освободила каторжников, которые, по старому обычаю, трудились там за миску тухлых клубней. Не было людей более преданных, если не считать тех, что прогнили до основания и растеряли последние представления о благодарности. Эти бежали и еще долго оставляли трупы невинных и виноватых в окрестностях Сеаны. Стоит ли говорить, что бывшие каторжники ненавидели суд церкви, отправивший их на каторжные работы, точно так же, как и механики Тео Лютера?

Тогда я и услышал о Кари Годар впервые. Церковь никогда не дает усомниться в собственном авторитете, ведь когда Бог молчит, авторитет – это все, что у нее есть, поэтому вскоре в Сеану должен был прибыть крупный отряд братьев веры. Должен был… но выстрелы с борта дирижабля, заставшие рыцарей в пути, не позволили этому визиту состояться.

С этого момента стало понятно, что Кари либо обезумела, либо одержима, потому что бросать вызов церкви и ее Армаде мог только сумасшедший. Мэр Сеаны собрал доступных ему воинов, однако по неизвестной причине те повернулись против него. Каин да Коста спалил особняк отца и смотрел на то, как епископ спешно бежит, оставив позади прежнее богатство. Все благочестивые граждане покинули Сеану. Те же, которые не побоялись жить в новом городе, принадлежащем Кари, не боялись и Бога. Они не боялись ничего.

А вот я – боялся. Я ворочался на жесткой соломе, прокручивая в голове варианты того, как буду врать перед послом Армады и наглыми наемниками Кари, и испытывал острый страх.

Тристан Четвертый, прозванный в народе Терновником, смотрел на свои руки и видел, как на них расцветают кровавые перекрестья. Эта способность никогда не переставала удивлять – умение сочувствовать даже в воображении, погружаясь в чужие ощущения настолько глубоко, насколько это возможно. Горе было бесконечным, ошеломляющим. Сына Бога-отца распяли, гвозди пронзили драгоценное тело, а чернь лишь шумела и радовалась. Мало кто понял, кто умирает перед ними, и сейчас Терновник стал сыном Бога, переживая каждый удар, словно тот наносили ему. «Смог бы я поступить так же? Пойти на пытку ради спасения других?» – думал Тристан, глядя на сочащиеся кровью раны. Вряд ли. Ему недоставало решимости, а потому он негласно наказывал сам себя, размышляя о божественной жертве снова и снова.