«Связать фрицу руки, что-ли, для порядка?» – подумал Никимчук и выудил из загашника веревку. Немец с готовностью подставил руки.

«Уж больно он покладист,» – проявил подозрительность Петрович, затягивая узел покрепче так, что пленный молча поморщился. Из-за лежащего на боку грузовика по просеке теперь было не проехать. Пришлось разворачивать Веснушку, возвращаться назад к реке и добираться в расположение войск той же донельзя разбитой дорогой, что приехал.

Низколетящий мессершмитт вынырнул словно ниоткуда. Никимчук услышал шум двигателей лишь за пару минут до того, как он появился из-за макушек деревьев: вихляющийся из стороны в сторону, надсадно ревущий, оставляющий за собой в небе черный, дымный след. Самолет падал. От этого пронзительно-воющего звука Петрович невольно покрывался холодным потом, и привыкнуть к нему за годы войны так и не смог. Сердце немедленно нырнуло куда-то в пятки. Накренившись на правое крыло, самолет завалился на бок, врезался в кроны прибрежных деревьев, перекувырнулся, будто гимнаст в цирке, и рухнул у кромки воды метрах в тридцати впереди, взорвавшись огненным шаром. Людей обдало жаром.

Веснушка в ужасе встала на дыбы и рванулась назад и в сторону одновременно, опрокинув возок с полевой кухней в реку. Падая в воду, Иван Петрович не переживал. У берега было мелко – ничего страшного. Мысленно забегая вперед, он уже выскакивал из воды и бросался успокаивать лошадь. Лишь бы она в панике ноги не переломала. Однако, мгновения летели, а он погружался в воду все глубже и глубже. Вот и воздух в легких почти закончился, а дна все не было.

«Да не может этого быть, тут глубины то по пояс, не более. Мы же у самого берега,» – в накатывавшем, словно морской прилив, приступе паники открыл плотно зажмуренные глаза Никимчук, будучи абсолютно уверенным, что в воде цвета крепкого чая не увидит ровным счетом ничего. Но вода вокруг вовсе не была темной, она светилась, будто где-то снизу, на дне горел мощный прожектор. А прямо перед глазами Ивана Петровича отчаянно трепыхались ноги фрица, пытавшегося всплыть, ведь руки его были по-прежнему связаны. Недолго думая, Никимчук ухватил немца за ногу. Легкие разрывались. Потеряв контроль над собой, Иван Петрович открыл рот в безнадежной попытке вздохнуть.

Против ожидания, вздохнул он чего-то странного. Воды тоже, конечно, но и воздуха – какого-то вязкого, густого, но все же воздуха. В этот момент Никимчук понял, что он уже и не тонет вовсе, а падает. И несколько секунд спустя ударился спиной о землю. Сверху на него тут же молча сверзился немец, вышибив из его легких и воду, и воздух. Глаза резануло нестерпимым светом. Никимчук закричал.

Клептомания – это диагноз, а если ты просто вороватый балбес, то это – образ жизни. И не самый худший, надо сказать.

Первой осознанной кражей, совершенной Никиткой в возрасте пяти лет и помнимой им так отчетливо, будто это было вчера, было похищение фигурки человека-паука. Никита стащил его из шкафчика одногруппника Сашки в детском саду перед самым началом тихого часа, когда ребята, сидя на стульчиках снимали шорты, футболки и платья и в меру своих способностей аккуратно развешивали их на спинках тех самых стульчиков. А воспитательница, словно тюремный надзиратель, прохаживалась вдоль рядов, урезонивая шалунов и поторапливая копуш. Никитка не планировал ничего заранее, просто шел в туалет мимо двух рядов выкрашенных голубой краской шкафчиков с красочными картинками на каждом. На дверце Никитиного шкафа был нарисован толстый, улыбающийся гриб с глазами, а на соседском, том самом, который стал местом преступления – снеговик с ведром на голове.