– Ну тогда оставишь паспорт мне. Придется вопрос этот супер сложный решать. Открываешь бардачок, – командовал Макс тоном, не привыкшим к возражениям. – Там желтенький блокнотик видишь? Вырываешь листочек, пишешь на нем свой московский адрес… Что там еще может понадобиться? Я позвоню друзьям в министерство и все узнаю, короче.

Как зомби, плохо соображая, что делаю, я написала мамин адрес на вырванном листочке и вложила в паспорт. Покрутила паспорт в руках и засунула обратно в сумку.

– Макс, ты не понимаешь. У меня там бизнес. Я и так его бросила на девочек… А они даже по-русски не говорят, всех клиентов упустят.

– Бизнес? – протянул Макс и присвистнул. – Это тот, который я уже видел? Девочка моя, ты вообще не создана для бизнеса, я тебе не говорил? Дома твои ни к черту не годятся. Я вообще удивляюсь, как ты там концы с концами сводила раньше. Забудь ты. У нас теперь совершенно другой будет бизнес. Будешь со мной строить больницы. Хочешь? Или ничего делать не будешь вообще. Как тебе нравится.

Я не понимала. Таким своеобразным образом он мне делает предложение остаться с ним в Москве?!

– На следующей неделе вылетаем в Нижний, – как ни в чем не бывало продолжал тем временем развивать свою мысль довольный собой Макс. – Там три дня, потом в Пензу, еще пару дней… Извини, что не Париж, да только что мы с тобой в Париже не видели? А больницы – это здорово! Ты увидишь. У нас тут, правда, все через одно место пропихивать приходится, но зато когда смотришь, как сотни пациентов, совершенно бесплатно проходят курсы лечения на потрясающем диализном оборудовании… Реально ничего же такого раньше не было. Раньше почечники, например, в очередях по полгода записывались на один имеющийся в области агрегат, или в Москву ездили, кто мог как-то себе это пробить. А теперь все на местах, бесплатно, по страховой карте. Доступно, удобно, красиво, без очередей…

Макс говорил, словно описывал свою мечту. Глаза его блестели, а рука поглаживала полированный деревянный руль.

– А как так, что это выходит людям бесплатно?

– Да так. За деньги предоставить сервис – ума много не надо. А мы делаем так, что из бюджета идет проплата за лечение. И нам хорошо, и людям, наконец, что-то достанется. Я тебе объясню схему, если интересно…

Но объяснить он ничего не успел. Запев мелодией из «Однажды в Америке», у Макса опять оживился телефон. Послушав минуту молча, Макс неожиданно сильно ударил по глянцевой приборной панели ребром ладони, чертыхнулся и остановился на обочине.

– Мне тут надо поговорить с нехорошими людьми на понятном им языке, – обратился он ко мне, зажимая ладонью трубку. – Ты посиди минутку, я выйду из машины, мне перед тобой неудобно ругаться.

И действительно вышел из машины. Дверь за ним закрылась и полностью звукоизолировала меня от внешнего мира. О чем он говорил, было не слышно, но то, что он сильно ругался, было очевидно и по его жестикуляции, и по тому, как нервно он расхаживал туда-сюда вдоль машины, рассекая ладонью воздух.

– Может, ты сегодня занят, и бог с ним, с ужином? – спросила я робко, когда он сел обратно за руль.

– Дарлинг, я всегда буду занят. Что ж мне теперь, отказать себе в удовольствии провести вечер в обществе такой красивой женщины? Поэтому я и говорю, ты полетишь со мной, иначе нам вообще некогда будет общаться. Знаешь, чего мне стоит второй день подряд освобождаться к семи? Долго я так не смогу, а видеть тебя мне очень приятно.

Говоря это, он слегка дотронулся до моего запястья и чуть задержал свою руку. По мне прошла волна мурашек – то ли от его прикосновения, то ли от жесткости и ледяной определенности этого его «всегда буду занят». Что я делаю в его жизни, в Москве? – подумала я, впервые осознав, насколько различны наши миры. Может быть, папа с мамой и правы: я уже настолько принадлежу тихому и размеренному европейскому образу жизни, что зря связалась с русским бизнесменом. Моя закаленная когда-то русская нервная система уже совершенно атрофировалась от расслабленной жизни в городе, где рабочий день заканчивается к пяти, ну максимум шести вечера. И вовсе не потому, что у нас в офисах вырубают электричество после шести часов, а просто всей стране мучительно жалко отдавать работе слишком много времени, есть и другие вещи, которыми мы хотим успеть насладиться в этом, лишенном какого бы то ни было другого смысла, кроме получения удовольствия, проекте под названием «Ну вот я и родился. И что мне теперь с этим делать?»