Я поняла, что если сейчас из меня вытащат мертвое тело, то вряд ли будут тыкать им в лицо, его, скорее всего, завернут и уберут подальше.

– Что тут такое? – прозвучал уверенный голос.

– Ложные схватки, мазня.

– Да нет у меня схваток, тут кровь льется, – обессиленно вздохнула я.

Передо мной возник великан. Мужчина метра под два ростом с бритой головой в черной куртке.

– Сколько крови?

– Наверное, два полных стакана.

– Красная, да? Как тебя зовут, солнышко?

– Саида.

– Так, Саида, у тебя отслойка плаценты, сейчас мы будем делать экстренное кесарево сечение, – он тронул меня за плечо, и исполинская длань легла на меня, как покрывало. – Срок?

– Тридцать четыре недели. – Всем телом хотелось податься вперед, навстречу этой руке, она была теплой, уверенной.

– Угу… – он поджал губы и нахмурился. – ОАК, ОАМ, катетер мочевой, готовим операционную, – все это он выкрикнул сплошной автоматной очередью.

Медсестры захлопали глазами.

– Вы что, блядь, встали?! Быстро, я сказал! – Врач похлопал в ладоши-лопаты. – Почему на вас, куриц, все время нужно орать?!

– Обменкасы жоқ[5], – виновато возразила медсестра.

– Ебтвоюмать, блядь… – Врач медленно провел по лысине. – Мы и плод потеряем, и ее не спасем! – Он махнул на меня. – Я что потом в отчете напишу?! Обменки не было?! Кто из вас, дур, вообще ее принял?! Недоношенный плод! Сильнейшая кровопотеря, почему она не на Басенова?! Какой дятел ее привез?! Когда мы их потеряем, я каждую из вас в отчет внесу! Фамилию фельдшера мне на стол потом!

«Если, а не когда», – подумала я, держась за поручень гинекологического кресла. Одна из медсестер подлетела ко мне и уложила на кушетку-каталку.

– Раздевайтесь! Чулки компрессионные у вас есть?

– Да, в сумке, она осталась в коридоре, – сев на кушетке, я сняла майку, лифчик и трусы.

Подумала, может, нужно было оставить трусы и лифчик? Сжалась на кушетке в ожидании шутки об излишнем раздевании, но шутки не последовало.

Медсестра вернулась тут же и, натянув на меня тугие белые чулки, встряхнула застиранную сорочку, надела и завязала на спине. Сильная рука схватила мое предплечье и вывернула.

– Туф! Вены плохие.

– Вот тут есть одна хорошая, – я указала другой рукой на сгиб, где на светлой коже темнело пятно.

Ноги мне резко раздвинули.

– Расслабьтесь, я сейчас поставлю катетер.

– Ой, а можно я сама пописаю, я умею ОАМ сдавать… – Я резко свела ноги, слегка прищемив руки медсестры. – А катетер поставим, когда анестезия подействует, пожалуйста!

– Жоқ, катетер для операции, тезірек болшы![6]

Спустя два года после первых родов катетер оставался самым кошмарным воспоминанием, три дня после него кровью писала.

Медсестра снова раздвинула мои ноги. Боль была такой, что по щекам потекли слезы, не успела я вздохнуть, как в руку вошла игла. В вену попали только с четвертой попытки, предварительно хорошенько поковырявшись. Я откинулась назад. Голову подхватила сильная рука медбрата, до самой носоглотки мне сунули палочку для ПЦР-теста.

Я прикрыла глаза и тихо вздохнула. Держись, малышка, сейчас мы тебя вытащим… Даже если мне больно, с тобой все будет в порядке, обещаю. А боль – это всего лишь боль. Я выдержу в сто раз больше, только чтобы ты была жива и здорова. Не бывает ведь безболезненных родов.

В промежность будто одновременно лили спирт и тыкали иголками.

– Меня зовут Роман Петрович. Саида, рыбка моя, сейчас послушай, – великан положил мягкую ладонь на каменный живот. – Не думай о плоде, нам бы сейчас тебя спасти, и то хорошо будет, – сказал он и скрылся в коридоре.

Я проглотила крик и кивнула. Глаза опять наполнились слезами. Не думать о плоде… Это малышка, а не «плод». Хоть имя мы так и не придумали. Рус предлагал назвать ее Урсулой, а я хотела Фрейей. В честь скандинавской богини красоты, любви, плодородия и всего самого лучшего в мире. Но на самом деле я знаю, конечно, что никакая она не Фрейя, а Урсула – медведица. Мой медвежонок.