Но хватит и тех немногочисленных особей, что и зимой проявляют активность. Именно они – головная боль поселений в холодное время года. Обычная тварь испытывает лютую ненависть ко всему живому и особенно к человеку. Настолько лютую, что, не раздумывая, бросается на него, если появляется хотя бы малейшая возможность, метит она всегда в горло.

Несмотря на свой норов, тварь может поберечься и не лезть под выстрел, если вцепиться в горло шансов нет. Тогда она способна выжидать бесконечно долго в надежде на то, что такой шанс когда-нибудь да появится. «Зимние» твари – облудки – от остальных отличаются. Они значительно крупнее, со светлым окрасом и с еще более потрясающей регенерацией. Ярости в них нисколько не меньше, но облудки, а именно такое название прилипло к ним, ведут себя намного хитрее, всегда наверняка выбирая момент для атаки. Глеб понятия не имел, почему их назвали именно так. Возможно, из-за того, что «облуд» на древнерусском языке означало «обманщик», возможно, по другой причине, что, впрочем, в их поведении абсолютно ничего не меняло. Имелось у «зимних» тварей и другое название – ублюдки. Первые три зимы после того, как на Земле случилась катастрофа, они не встречались, появились лишь на четвертую, и это стало для людей полной неожиданностью.

Лодка, на которой они плыли по Врегде, впадающей во Фрязинское озеро, чем-то походила на древнерусскую ладью. Длинная, узкая, с высокими носом и кормой и расположенными внахлест досками бортов. Для пущей достоверности не хватало только развешанных по краям щитов, остроконечных шлемов на головах да начищенных до блеска кольчуг. Или сабель и лихо заломленных набок лохматых казачьих шапок.

«А вот и атаман, – взглянул Глеб на сидевшего на носу Викентьева. – Только княжну за борт в набежавшую волну выкидывать не позволю: она моя», – и он перевел взгляд на Марину.

Викентьев, уловив взгляд Чужинова, знаками показал ему – подойди.

– За следующим поворотом Праня – тот самый приток. Вверх по ее течению находится то, о чем и был разговор.

Глеб кивнул: понял и запомнил. На Пране, почти в самом ее истоке, расположен укрепленный кордон. Никакого стратегического значения он не имеет: мимо него не проходят пути миграции тварей, чтобы можно было вовремя предупредить людей, чтобы их не застали врасплох. Не нужен он и как форпост: мимо него не прокрасться бандитам, задумавшим совершить очередной набег. Дело в другом: недалеко расположены солончаки.

В прежние времена никто бы на них и внимания не обратил: для промышленных объемов они интереса не представляли. Теперь все изменились, и добываемой там соли хватало не только на нужды возглавляемых Викентьевым «Снегирей», но и на то, чтобы приторговывать, меняя соль на самое необходимое. Соль ныне, когда люди остались без электричества и, как следствие, без холодильных установок, стала едва ли единственной возможностью запастись продуктами впрок и сохранить их. За исключением конечно же зимней поры, но хлебать пресный супчик и зимой удовольствие весьма сомнительное.

Просьба Викентьева заключалась в том, чтобы Глеб, когда почувствует себя в силах, наведался на солеварню, порядок навел, ну и посмотрел опытным глазом, что и как можно улучшить.

– Летом там всегда спокойно: обычные твари не забредают, – рассказывал Викентьев. – Но прошлой зимой зачастили туда облудки, несколько случаев уже было. Поначалу с ними справлялись, причем без жертв. Но в последний раз произошла настоящая трагедия: из семи человек четверо погибли. Ну и проблема сразу обозначилась: опытных бойцов туда не пошлешь, их и без того в «Снегирях» кот наплакал, а среди тех, кого, извини за цинизм, не жалко, охотников мало. И мотивировать их мне особенно нечем. Дело к зиме. – И он взглянул на припорошенные снегом берега Врегды. – Запас соли кое-какой есть, но сам знаешь: это единственное, что мы можем предложить на обмен. Так что очень на тебя надеюсь, Глеб.