– Почему некрасиво? – выпучил глаза татарин. Они на краткий миг перестали быть похожими на щелочки. – Если баатур себя не похвалит, кто его тогда похвалит?

Василиса и Никита, не сговариваясь, одновременно прыснули, едва не захохотали в голос. Сдержались только потому, что в самом деле неизвестно, что там впереди на дороге.

– У нас говорят: скромность человека украшает, – назидательно произнес парень. – Нужно дождаться, пока люди тебя за поступки похвалят.

– Цх! Странные у вас обычаи! – пожал плечами ордынец. – А если не похвалят?

– Значит, недостоин.

– А если точно знаешь, что подвиг совершил? А не хвалят…

– Значит, маленький подвиг. Недостаточно…

– Вы можете помолчать? – зашипела Василиса. – Болтаете, как бабы на базаре!

– Обидные слова говоришь… – насупился Улан, но рот закрыл.

Прислушиваясь к далекому шуму, Никита поневоле задумался, вспомнив о словах покойного Горазда, который явился ему во сне на Смоленском тракте. Учитель советовал не смотреть на внешность людей, а стараться заглядывать в души. Тогда, мол, никто обмануть не сможет… Хорошо ему, постигшему учение чиньских мудрецов, советы давать! А если тебе шестнадцать лет, и две трети своей жизни ты прожил на выселках, в окружении одних лишь родичей, а одну – с отшельником в лесу. Что тогда делать? Как не ошибиться в человеке?

Ну ладно, Улан-мэрген, вроде бы как открытая ладонь: на хитрость не способен, говорит, что думает, а все мысли у него прямые, как полет стрелы. А Василиса? Какую игру она ведет? Чего от нее можно ожидать? Обещала дать оружие и не дает. О себе почти ничего не рассказывает. А если и считает возможным открыться в какой-то малости, то еще неизвестно – правду говорит или нет.

– Так ты, правда, учен любым оружием драться? – вдруг спросила девушка. Нашла время!

– Не правда, – довольно резко ответил Никита. – Посохом, мечом, течами… Мечом совсем плохо, – поспешил он добавить, чтобы не показаться совсем невежливым. Относиться к человеку нужно так, как хочешь, чтобы он к тебе относился. Эту истину еще никто не отменял. – Учитель говорил, что рано еще. Течами получше. Да что толку рассуждать? Они все равно у Ильи остались в Смоленске.

– А про «голыми руками» что ордынец говорил?

– Учил меня Горазд и голыми руками. Вернее, руками и ногами. Так это разве диво? На Руси испокон веков дружинников рукопашному бою учат.

– Верно, учат… – Василиса хитро улыбнулась. – А я думала, врать мне начнешь, что непобедимый баатур.

– Я врать не приучен, – смутившись, буркнул Никита.

– Ты гляди! Я привыкла, что все вокруг врут и выгадывают. А ты как белая ворона. Не боишься прогадать?

– Я по жизни не выгадываю.

– И за обозом франкским просто так поехал…

– Кто тебе такую глупость сказал?

– А что, за награду?

– Я… Я не про то. – Парень аж заикаться начал от возмущения.

– А про что?

– Кто тебе сказал, что я за каким-то там обозом еду?

– Сорока на хвосте принесла.

– Дурная у тебя сорока!

– Ну конечно, наши, смоленские сороки дурные. Все как есть. Это тверские или московские сороки – умные… Страсть!

Никита, чтобы не наговорить злых и обидных слов, с силой стиснул зубы. Вот, кажется, и отгадка, зачем она их из поруба вызволяла, зачем вместе ехать напросилась. Ничего удивительного не будет, если позади, в половине дня езды, следует Илья Приснославич с верными дружинниками. Следопытов у него в отряде хватает: тот же Твердила или братья Вершиничи – Мокроус и Куденя. Не отстанут, будут висеть, как репей на хвосте у собаки. И ждать.

– Эй, ты чего замолчал? – удивленно вскинула бровь Василиса.

Парень тряхнул головой, выказывая нежелание отвечать.