Когда мы в полной мере осознаем, насколько естественно для человека стремление к героизму, насколько глубоко это заложено эволюцией в его организм, насколько открыто он демонстрирует его, будучи ребенком, тогда становится еще интереснее, насколько большинство из нас сознательно не понимают того, чего хотят и что необходимо. Как бы там ни было, в нашей культуре, особенно в современности, героизм кажется чем-то слишком большим для простого обывателя, или мы слишком малы для него. Скажите молодому человеку, что он может стать героем, и тот покраснеет в ответ. Мы маскируем нашу борьбу, добавляя нули к сумме на счету в банке, чтобы негласно отразить наше чувство героической ценности. Или имея чуть лучший дом в округе, чуть более вместительную машину и более красивых детей. Но за всем этим пульсирует болезненное чувство космической уникальности, вне зависимости от того, как тщательно мы его прячем за мелочами. Время от времени кто-то может заявить, что серьезно относится к собственному героизму, от чего большинство из нас бросает в дрожь. Например, так сделал конгрессмен США Мендель Риверс, вложивший массу денег в оборонно-промышленные предприятия и заявивший после этого, что он самый могущественный человек со времен Юлия Цезаря. Мы можем содрогаться от пошлости приземленного героизма как Цезаря, так и его последователей, но это не их вина. Дело в обществе, развившем систему героизма, и в людях, которым дозволяется играть эти роли. Нужно честно признать, что стремление к героизму естественно. И это признание может пробудить сдерживаемую силу таких масштабов, что она может разрушить общество, каким мы знаем его сейчас.

Дело в том, что общество сейчас таково, как и было всегда: символическая система действий, структура статусов и ролей, привычек и правил поведения, созданная для того, чтобы стать движущей силой земного героизма. Каждая модель поведения в чем-то уникальна, а каждая культура – это отличная от других система героев. То, что антропологи называют «культурным релятивизмом», на самом деле есть относительность героических систем по всему миру. Но каждая культурная система – это драматизация земного героизма. И каждая система отводит роли для представления различных степеней героизма: от «высокого» героизма Черчилля, Мао или Будды, до «низкого» героизма шахтера-угольщика, крестьянина, простого священника. Простой каждодневный приземленный героизм написан заскорузлыми руками, которые вытаскивают семью из голода и болезней.

Не имеет значения, является ли культурная героическая система чисто магической, религиозной и примитивной, или светской, научной и цивилизованной. Главное, это мифологическая система, и целью людей в ней является приобретение чувства собственной первостепенной ценности, космической уникальности, важнейшей пользы для окружающего мира и непоколебимой значимости. Они добиваются этого чувства, зубами выгрызая себе место в природе, создавая памятник человеческим ценностям: храм, собор, тотемный столб, небоскреб, семью, включающую в себя три поколения. Люди верят и надеются, что вещи, которые создает человек, обладают непреходящей ценностью и могут пережить и превзойти смерть и упадок; человек и плоды его деятельности имеют значение. Когда Норман О. Браун сказал, что западное общество со времен Ньютона, неважно насколько оно научное или светское, все еще остается таким же «религиозным» как любое другое, он имел в виду следующее: «цивилизованное» общество – это обнадеживающая вера в то, что благодаря науке, деньгам и товарам человек имеет большее значение, чем любое другое животное. В этом смысле все, что делает человек, становится религиозным и героическим, но все же подвергается опасности оказаться вымышленным и ошибочным.