Жильё нам выделили… в церкви, стоявшей на небольшом пагорбке рядом с заводом. Это было старое, полуразвалившееся, непригодное для проживания здание. Но у моей мамочки руки были сноровистые, ухватистые, работящие. Да и солдат дали в помощь. Так что вскоре общими усилиями они сделали невозможное – привели церквушку в приличный вид, и наша семья заселилась в необычную квартиру.
И всё бы было хорошо, да вот только комары… Житья от них не было! А в это время по Украине, да и по всей Европе, шагала эпидемия полиомиелита. Дети сотнями заболевали этой страшной хворью, их нервную систему парализовывал коварный вирус, приговаривая тело к атрофическому, полу-обездвиженному существованию… Несметное количество комарья «на низу» увеличивало шанс подхватить заболевание в разы. И вот однажды бабушка подошла к немецкой трофейной коляске, в которой я должна была, по всеобщему замыслу, мирно посапывать под охраной верной Альмы, немецкой овчарки, специально обученной нянчиться с ребёнком, и отпрянула со страшным криком:
– Воно померло! Немовлятко не дихае![2]
Накрыв меня с головой простынкой и причитая на все лады, женщина уселась возле коляски отмаливать мои ещё не существующие грехи… Мне ужасно повезло, что как раз в это время с работы на обед пришёл папа. Он отбросил бабушку и простынку, схватил едва живую меня на руки и ринулся к самолёту, который находился в его ведении как директора военного объекта и уже стоял на небольшой взлётной полосе, проходящей тут же, возле церквушки. Спустя пару часов он был в военном госпитале в Киеве, где врачи зафиксировали клиническую смерть ребёнка, повергнув отца в неописуемое горе. Но потом что-то там не срослось с моим преждевременным уходом в мир иной, и я осталась здесь, с вами, ещё на долгие-долгие годы…
На этой оптимистичной ноте папка получил от местных властей кусок болота (но в центре города!). Не теряя времени, он начал осушку территории и строительство огромного (как его широкая душа!) дома. А я вдруг, вопреки прогнозам врачей, пошла! Стройка продвигалась семимильными шагами – уже заливали смолой крышу и во дворе для этих целей развели костёр… Никто не заметил, как я встала с расстеленного на траве одеяльца и поковыляла к интересному и манящему огню…
Кричать я не смогла из-за шока. Рука лежала на тлеющих углях и дымилась. Завыла Альма. Все бросились на этот вой и выдернули меня из дымящихся углей, куда я, видимо, упала, споткнувшись на слабых ножках. Я была без сознания, рука сильно пострадала от ожога. Кожа на правой ладони практически отсутствовала. В больнице мне пересадили мамину кожу, взяв кусочек из подмышки. Долго, это я уже помню отчётливо, на большом пальце у меня была дырка, в которую я любила смотреть на солнышко… Ходить я снова перестала.
Теперь, когда всё встало на свои места, вернёмся к моим детским воспоминаниям. Я была ребёнком-инвалидом. Ходила с трудом, а потому в основном сидела и рисовала. Рисовать мне тоже было трудновато, так как обожжённая до кости рука плохо удерживала карандаш. Бабушка жила рядом с нашим большим домом. У неё имелся свой маленький кирпичный домик, который папа был вынужден для неё построить. В нём была всего одна комнатка с печкой. Зачем ей понадобилась отдельная жилплощадь? Всё очень просто. Дело в том, что бабушка не общалась с зятем-евреем. Чтобы избегать нежелательных встреч, она заходила в гости, когда он отсутствовал и только имея вполне определённую цель, например, искупаться, помыть голову, пообщаться с любимой дочкой.
Я помню, как мама лила горячую воду из кувшинчика на роскошные русые густые косы бабушки. Скорее всего, в то время она была ещё не старой женщиной и сохранила следы неимоверной красоты! Но одевалась она в длинные до пола юбки, телогрейку и неизменный платок, который никогда не исчезал с её головы. Вот почему для меня любимым и заманчивым занятием было наблюдать за таинством мытья чудесных волос моей бабушки, венчавших её ещё не седую голову.