– Представьте себе человека, – продолжил Саша, – обожающего, допустим, конфеты до потери сознания. Если он пойдет работать в цех на шоколадную фабрику, то либо на второй день заработает диабет, принеся фабрике больше убытков, чем прибыли, либо не прикоснется ни к одной конфетке, чтобы не сорваться, и станет совершенно несчастным человеком, постоянно делая со сладостями вообще не то, что хочет. Вот и я должен был рисовать, делать то, что больше всего люблю, но делать не так, как мне хотелось, а так, как требовалось по техническому заданию. Из-за этого любимое занятие превращалось в пытку. Я продержался меньше месяца и ушел на работу, не связанную с творчеством.

Саша старался не думать ни о чем, чтобы не начать думать о картине, и до сих пор ему это вполне удавалось. Он просто бездумно отвечал на вопросы странного незнакомца. Но сознание не могло дремать вечно и, наконец очнувшись ото сна, выдало очевидный в такой ситуации вопрос:

– Извините, я не спросил вашего имени и… почему мы перед рассветом сидим в кафе?

– Простите мою бестактность, меня зовут Егор Валентинович, а сидим мы тут потому, что я увидел ваше творение и теперь хочу предложить вам работу.

Костя с удивлением посмотрел на собеседника.

– Мне очень лестно, что вы оценили мою картину, но я уже сказал, что не могу работать на заказ.

– Это и не потребуется. Я хочу, чтобы вы рисовали то, что вам хочется, просто при этом поясняли небольшой группе детей, как вы это делаете и почему. Ну еще иногда комментировали их собственные работы. – Егор Валентинович, давно общаясь с глубоко художественными людьми, привык всегда сглаживать углы и подбираться к сути своих вопросов и предложений предельно осторожно, чтобы не спугнуть и не оскорбить тонкие ранимые натуры.

– То есть вы предлагаете мне место учителя рисования?

Егор Валентинович еще не знал, насколько тонкая (и тонкая ли вообще) натура сидит напротив него и ощущал, что оказался посреди минного поля, а любой непродуманный шаг может стать фатальным.

– Нет… – он вглядывался в лицо Саши, чтобы понять его настрой. – Не совсем.

Лицо Саши было просто удивленным. Не было видно ни признаков оскорбления, ни возмущения, ни пренебрежения, ни чего-либо другого, что руководитель школы так привык анализировать в лицах людей искусства. Тогда он сделал следующий шаг:

– Хотя, строго говоря, да.

Саша не вскочил, опрокинув стул, не закатил глаза, он просто принял задумчивый вид, и Егор Валентинович выдохнул.

– Но у меня нет никакого опыта общения с детьми, и, вообще, дети меня не любят.

Саша, действительно, имел вид, не оставляющий шансов ни одному малолетнему хулигану пройти мимо. Он был слишком высок, слишком сутул, выглядел слишком молодо, растительность на лице росла слишком беспорядочно и даже несимметрично, а сбривать ее Саша постоянно забывал. В общем, внешним видом добиться уважения детей было идеей бесперспективной. Оратор в то время из него тоже был неважный. Из всего выходило, что с небезынтересным предложением он не справится.

– Это частная художественная школа, так что о детях не беспокойтесь, они идут к нам по своему желанию, и вам не придется держать их в узде и уговаривать прекратить бросаться бумажными комочками.

Саша с недоверием вгляделся в лицо директора: было похоже, что он говорил искренне.

– Я не знаю… вернее, не помню программу.

– Мне нужно, чтобы вы взяли на себя факультатив. Программу дети знают и так, но одной программы некоторым из них мало, и им пошло бы на пользу не углубляться в теорию, а больше рисовать под присмотром практикующего художника.