Наконец лес начал редеть, стал опять появляться кустарник, и, в конце концов, мы выбрались из древесного плена.

Дорога, с которой мы вчера сворачивали, подвозя Деда, была на месте, но претерпев ряд изменений. Во-первых, на асфальт не было даже намека, да и сама дорога стала в два раза уже. Во-вторых, я отчетливо помню, что от моста до съезда в деревню было как минимум два поворота, теперь их не было; а в-третьих, мост был из полусгнивших досок, местами зияли дыры, и что он способен выдержать двухтонный пикап, – я искренне сомневался. Что же касается самого Заречья, то вместо него стояло только несколько полуразрушенных строений. К одному из них мы и направились.

Это был сельский, одноэтажный дом на несколько семей. Я помню, такие дома строили еще при советской власти – низенькие и длинные, наподобие бараков. Каждая семья имела по кухне, две комнаты и отдельному выходу во двор; там же, во дворе, располагались удобства. Вместо дверей и окон зияли пустые проемы, по всей видимости, их кто-то вынул, и судя по отсутствию следов на кирпиче, довольно давно. Потолок и крыша были основательно разрушены. Удивляло, что полностью отсутствуют следы человека. Нет мебели, осколков посуды и прочих атрибутов, создающих атмосферу угнетенности в подобных местах. Казалось, у дома не было прошлого: никогда по этим комнатам не бегали дети, на кухне никогда не накрывали на стол, да и стола тут никогда не было. Будто его сразу построили таким, старым и разрушенным.

– Странно… Совсем нет следов людей, – поделился я своими мыслями с дочерью.

– Пап, а ты заметил, что нет не только следов людей, – тихо спросила Рина, – в лесу не было птиц, в озере не плескалась рыба, даже насекомых я не видела.

– Так вот откуда наша тревога! Тишина! Ты права, Катя, в лесу такая тишина может быть только в двух случаях: когда животные затаились, почуяв кого-то, или когда животных нет вообще.

– Пойдем лучше к реке, я не хочу здесь оставаться. – Она взяла меня за руку и потянула к выходу.

На берегу всё было по-прежнему: еще вчера мы радостно плескались в этом омуте, вот здесь мы сидели, когда переплывали реку; на противоположном берегу все так же стояло раскидистое дерево, под которым вчера отдыхали те гопники. Не сговариваясь, мы стали готовить лагерь.

Через некоторое время, лагерь ожил. Стояла, готовая приютить путешественников, палатка. Через открытый клапан входа виднелись уютно раскрытые спальные мешки, небрежно брошенные на надувном матрасе. Костёр весело хрустел предусмотрительно припасенными дровами. Над костром, на специальной треноге, висел котелок с только что почищенной картошкой. Вода в реке была ледяная, но после многочасового боя с лесными завалами нас это не остановило. Смыв грязь и пот, мы выбрались к костру; вода уже закипала. Растершись полотенцами, мы оделись. Ринка с посиневшими губами прыгала у костра, стуча зубами. Посмотрев на нее, я достал флягу с коньяком и протянул ей. Дочь с недоверием уставилась на меня.

– Отхлебни большой глоток, – велел я, – не хватало еще, что б ты заболела!

– Пап, ты уверен? – протягивая руку, уточнила она.

– Это не для пьянства, к тому же коньяк очень хороший, и если уж начинать употреблять крепкий алкоголь, то он должен быть высокого качества.

Зажмурившись, она сделала пару глотков. Я ожидал, что она сейчас театрально сморщится и что-то прокомментирует, но Ринка, проглотив алкоголь, молча отдала мне фляжку и вытерла губы. Я тоже отхлебнул и, убрав драгоценный запас, сел к костру. Тепло быстро разливалось по телу, напряженность и тревога спадали, заменяясь легкой усталостью. Ринка, по всей видимости не ожидавшая такого эффекта, удивленно прислушивалась к своим ощущениям.