– Во машина! Паровоз!

– Сколько металлу в нем!

– Сақтан! Пойыз ағызып келеді!2

– Абайлаңыз!3

На это чудо инженерной мысли смотреть было одновременно и страшно, и интересно. Что и говорить, действительно самое настоящее чудо! Махина! В этот момент, глядя на железного исполина, даже не хотелось знать, как оно все там внутри устроено и работает, так как чудеса всегда тускнеют от объяснения. Обтянутый стальной кожей зверь, настоящий Змей Горыныч из сказки! Ваня раньше видел пару раз поезда, но всё никак не мог привыкнуть к этому ощущению торжества человеческих возможностей. Сколько же в ней силы! Целый табун лошадей, наверное, заменит.

– Санька, давай, на дорожку песенку! – крикнул кто-то пьяно.

Из толпы выкатилась тележка, на которой сидел безногий инвалид – гармонист.

– Пропусти человека, папаша, не видишь, что ли?! Сашок, давай! Нашу, солдатскую.

Гармонист ловко стянул с плеча инструмент, пробежался пальцами по клавишам, но петь не стал, театрально заперхав. С ходу поняв намек, музыканту протянули бутылку с самогоном. Тот привычно жадно отхлебнул несколько крупных глотков, засмолил сигаретку. Сиплым голосом, перевирая куплеты, затянул:

Пел скверно. Не попадая в ноты, промахиваясь мимо клавиш. Но на большее никто и не претендовал. Все были заняты другими делами. Местные ребята прощались с провожатыми – родственниками, друзьями, женами, подругами – обнимались, смеялись, плакали, молчали. Деревенские, у кого не было провожающих, кто сам приехал сюда один, стояли особняком, смоля папиросы, пуская бутылку по кругу, щелкая семечки. Родители Ивана остались в Буденовке – ехать провожать его в Курчум денег не было. Простились дома. Мать всплакнула было, но ее тут же успокоил отец, строго объявив, чтобы та прекратила, а то дорогу замоет. Иван пожал крепкую сухую руку отца, обнял мать и ушёл, через поле сохлой убранной ржицы, через чёрный лес, прямиком на дорогу, чтобы на попутных грузовиках добраться до военкомата.

– Хорош балаган тут устраивать! – начал протискиваться в самую гущу толпы мужичок из военкомата. – Сейчас посадка будет.

Поезд дал длинный гудок, остановился. Заскрипели амбарные двери вагонов.

– Без команды не заходить! По списку! По списку я сказал!

С горем пополам начали посадку.

– Ну-ка, давай подмогни с сумкой!

– Да чего тяжелая такая?! Ты туда дровец небось взял, или бутового камню?

– Камня-камня, немцу гостинцев везу! На могилку, заместо памятника!

И звонкий смех раскатился по перрону. Безногий инвалид заиграл другую песню, потом, сбившись на втором куплете, перескочил на матерные частушки. Дали гудок, строгий мужичок с военкомата объявил отъезд.

Быстро сменилась погода, подул свежий ветерок, принося едва терпкий дымный запах осенних листьев, выглянуло из-за туч солнце, не привычно тёплое для октября, и стало даже жаль уезжать отсюда. Сидя на наспех сбитых деревянных лавочках в тесном, битком забитом вагоне, все вдруг замолчали, глядя как за окном солнечные зайчики играют в растаявшей луже снега у перрона. Иван тоже смотрел и не мог оторвать взгляд. Вроде чего там, эка невидаль – зайчики. А глядел завороженно, будто видел в первый раз. Было в них что-то детское, наивное, доброе, от которого теперь увозил поезд. Увозил, казалось, навсегда.