А город был, собственно, как город. Не лучше и не хуже множества других городов России. Гостиница, к которой привез нас встречающий, располагалась, очевидно, рядом с деловым центром, потому что ночь здесь была изрядно искусана светом фонарей и реклам. И над самой гостиницей, по кромке крыши, сменяющимися желто-красно-зелеными огнями бежала надпись: «Сибирь». Сообразить, куда именно нас занесло, по этой надписи было невозможно. Такое название отелю могли дать даже на Кубани. Хотя бы ради экзотики.

– А они здесь оригиналы, – отметил Ружин. – Иванов Иван Иванович и Николаев Николай Николаевич. Такого, наверное, больше нигде не придумают. Дешево и сердито. И поди придерись. Имена не выбирают, также как папу с мамой. Если у родителей в голове одна сплошная вавка, тут уж ничего не попишешь. А предки этим пользуются, называя детей, как попало.

– Судя по именам, у наших предков с фантазией вообще напряг, – подтвердил я. – Судя по именам, они слово «что» произносят так же, как пишут.

– Ну, ты местных строго не суди, – попросил Ружин и, не глядя, поровну разделил между нами ксивы. – Может, им каждый день приходится столько имен выдумывать, что кроме этих у них ни хрена не осталось.

– Если у них ни хрена не осталось, – возразил я, – то чем они будут пользоваться завтра? По второму кругу пойдут?

– Все может быть. Ну что, айда устраиваться? Ночной город – штука прекрасная, за душу берет и дышать мешает, но что-то сыровато. Как бы дело радикулитом не закончилось. Тогда работники из нас будут никакие. Не находишь?

– Нахожу, – кивнул я. – Скрип в костях и отсутствие сгибаемости – неприятная вещь.

Подобрав багаж, мы вошли в холл и остановились, осматриваясь.

Здание было крупное и, по идее, сервис предполагался соответствующего уровня. Однако, кажется, звездочками «Сибирь» даже не пахла. Кажется, ее владельцам чувство тщеславия было незнакомо, как, впрочем, и многие другие чувства – опрятности, например, или тяги к совершенству.

Если судить по внутреннему виду фойе, ремонта здесь не делали с золотых брежневских времен. Оно так и стояло – облицованный деревом кусок ностальгии для тех, кто до сих пор носил в кармане партбилет советского образца. Под потолком висела огромная люстра, в полном соответствии с заветами Ильича II (экономика должна быть экономной), имевшая только с десяток рабочих ламп вместо запланированных полусотни. От этого проявления бережливости в помещении царил полумрак, который слегка скрадывал убогость и потертость обстановки, но до конца их все равно не скрывал.

– Да-а… – протянул Ружин. – Седая старина. Отстаете от веяний времени, дружище! – он склонился к окошку администратора. – Месяц ремонта – и вашу ночлежку можно превратить в «Англетер». Если, конечно, вам знакомо это название.

Администратор за стеклом – крупный и до ужаса сонный мужик – потянулся и, усмехнувшись, лениво заметил:

– Да знакомо, как же. Не пальцем деланы. А ночлежка у нас и без ремонта неплохо смотрится. Даже отдельные номера для особо умных имеются. Под вывеской два нуля.

– Издеваться над бедными путешественниками – грех, – убежденно заметил Ружин. – Их сначала нужно накормить, напоить, баню истопить и спать уложить. А иначе никак. Господь тебе этого не простит.

– Еще один двинутый? – здоровяк подозрительно нахмурил брови.

– Чего? – не понял Ружин.

– А вот чего, – администратор вынул из-под столика славной памяти табличку с надписью «Мест нет» и сунул ее Ружину под нос. – Все, свободен.

Ружин оторопел. Он уставился на табличку с видом полного непонимания, словно враз разучился читать. Я решил, что пришло мое время вмешаться, а потому наклонился к окошку и прошипел: