А к кому, собственно, я обращаюсь? Вряд ли прибегут к кому-то мои торопливые строчки, это я хорошо понимаю. И тогда вопрос: зачем пишу? Не знаю. Так уж мне суждено.

Так вот, с этими анархистами все прошло как по писаному. Меня нарядили в матроса, и с пятью гранатами под бушлатом я по улице Мясницкой подошел к дверям их штаба. Это было просто, потому что по тротуару свободно сновали прохожие. В то же время Бреннер, Каракоев и Лиховский как бы случайно подъехали в пролетке. У двери болтался часовой в расхристанном бушлате, которого я с ходу застрелил из маузера.

Внутри в разных комнатах пили и спали двенадцать матросов. В каждую комнату по гранате – и достреливать, кто еще шевелится. К дверце сейфа приладили пару гранат. Купюры разлетелись по всей зале, но бумагу мы не собирали. Забрали из сейфа только докторский саквояж, набитый золотом и камушками. Все дело заняло минуты три. Никто из нас не был ранен – только оглохли на время.

Удивительный сброд эти революционеры. И как только им удалось свалить Империю? И где, черт возьми, были мы – с нашей доблестью, фронтовым опытом и любовью к Отечеству? Так я думал, пока мы в пролетке ехали на вокзал …

Что ж, первые строки в тетради. Дальше даль за далью, боль за болью – покатится наш путь. А что потом? Когда поставлена будет последняя точка? Не знаю. Кажется, моя жизнь кончена. В двадцать один год.

Во дворце пусто, бесприютно. Прежде чем усадить себя наконец за стол к чистой тетради, обходил комнаты Царевен. Ничего здесь от них не осталось: ни забытой перчатки, ни оброненной заколки, ни аромата духов. Но ведь были же они здесь! Были …

За окнами над садом хризантем уплывают последние запахи лета. Ударил гонг, загомонили стражники – это Властитель проследовал в свою резиденцию. Благодаря его милости я один живу в целом дворце. Один.

Ну, довольно. Начинаю по порядку, вернее, как получится. Начал ведь не с самого начала. К нему еще вернусь.

Ну, начинаю уже, начинаю!

Пусть не удивляет неизвестного и нежданного читателя этих записок точность и подробность, с какой я описываю события по прошествии времени. В Бога я уже не очень верю, но кому-то там, над мирами, нужно, чтобы я сохранил в памяти и описал эти события …

Днем комендант Юровский приехал из Уралсовета – собранный, озабоченный.

– Сегодня, – сказал он и внушительно посмотрел на начальника охраны Медведкина, вышедшего ему навстречу во двор Дома особого назначения.

Медведкин вдохнул глубоко и улыбнулся, словно дождался того самого единственного шанса.

– Всех? – спросил он.

– Всех, – кивнул Юровский. – Кроме мальчика.

Медведкин удивился:

– Наследника оставим? Как же так?

– Да не наследника, – поморщился Юровский, – поваренка Седнева.

– А-а-а … – выдохнул Медведкин.

– Надо его отправить в деревню, сегодня же. Вечером никого лишних тут не должно быть. Только наша группа.

– Понял. А слуги, доктор?

– Всех. Они хотели разделить судьбу монарха – пусть разделят.

– Ну что ж, справедливо.

Речь шла о последней четверке из свиты царя: докторе Боткине, лакее Труппе, поваре Харитонове и горничной Демидовой. Вместе с Романовыми в Екатеринбург прибыли тридцать человек свиты, но одних сразу забрали в ЧК, других отпустили на все четыре стороны, и только четверо выразили твердое желание остаться с монаршей семьей – и им разрешили.

– Должен прибыть грузовик и подводы с кислотой, – сказал Юровский.

Медведкин не понял:

– С кислотой?

– А ты как думал? Их никто не должен узнать даже в могиле …

– А ты чего такой смурной, Яков Михалыч? Наконец-то все решилось!